Вздохнул полной грудью, ощущая в легких живительный поток кислорода.

Открыл глаза.

Первым, кого он увидел, был Зураб Торадзе. За ним стояли еще двое врачей.

«Кто зажег свет, когда они вошли? — поразился Рамаз Коринтели. — Неужели все это привиделось мне?»

— Если бы вы знали, как напугали нас! — улыбаясь, сказал Зураб Торадзе. — Сейчас хорошо чувствуете себя?

Коринтели показалось, что вымученная улыбка как мыльная пена растеклась по озабоченному лицу главного врача.

— Плохой сон приснился, видимо, поэтому метался! — глухо ответил он. — Можете быть спокойны, я сносно чувствую себя.

Последние слова Рамаз произнес твердо. Напряженные лица врачей раздражали его. Ему хотелось остаться одному.

— От плохого сна и здоровый не застрахован. Прошу вас, ни о чем не думайте, ничего опасного нет.

Зураб Торадзе повернулся. Врачи, пропустив начальника вперед, молча последовали за ним.

Тяжело опустилась железная дверь.

Рамаз Коринтели закрыл глаза. Душу сжимала тоска. Съежившись в чужом теле, воспаленный мозг Давида Георгадзе улавливал тревожные импульсы. Больной чувствовал: случилось нечто непредвиденное. Он понимал, что все гораздо сложнее, чем представлялось ему и главному врачу.

— Вот, это ваша квартира! — распахнул дверь Зураб Торадзе и так посмотрел на своего подопечного, словно хотел сказать, что для академика Давида Георгадзе не ахти какие хоромы, но для молодого человека вполне сносное жилье.

Это случилось неделю назад.

Главный врач еще с вечера уведомил Коринтели, что завтра утром его выпишут.

Всю ночь Рамаз почти не сомкнул глаз. Он волновался, даже испытывал некоторый страх, понимая, что с завтрашнего утра фактически вступает в новую жизнь.

Ровно в девять часов в палату вошли Зураб Торадзе и трое молодых врачей. У всех четверых был весьма торжественный вид, но особенно сияло лицо главного врача.

— Наступила историческая минута. Через полчаса вы покинете здание больницы и вступите в совершенно новую жизнь.

«Не будь он врачом, из него бы получился незаурядный актер», — подумал Рамаз Коринтели.

— С сегодняшнего дня вы будете жить дома, но наша опека отнюдь не уменьшится. В течение первого месяца я и мои коллеги, по всей вероятности, будем ежедневно навещать вас, как ни крутись, контроль необходим. Правда, никакой опасности для вас нет, но береженого бог бережет. А сейчас, с вашего позволения, мы вручим вам ваши три конверта. Как видите, завещание вам не понадобилось, — главный врач, вынув из кармана белого халата конверты, протянул их больному.

На лице Рамаза Коринтели появилась какая-то безликая, ничего не выражающая улыбка. Он протянул руку и, как будто конфузясь, принял конверты. Улыбка медленно сошла на нет. Он тщательно просмотрел их. Два положил в карман пижамы, а третий порвал, засунул обрывки в карман и поднял глаза на главврача.

— Теперь попрошу вас одеться. Вот ваш костюм, — Зураб Торадзе взял у одного из врачей сумку и собственноручно выложил из нее одежду. — Вам помочь?

— Нет, я сам оденусь.

Рамаз Коринтели внимательно перебрал одежду и понял, кому она служила раньше. Как он ни крепился, не мог сдержать брезгливой гримасы, но, ничего не сказав, взялся за брюки.

Его брезгливость не ускользнула от глаз Торадзе, и тот сразу постарался отвлечь пациента:

— Во дворе вас ждет Инга. В квартире уже наведен порядок. Она даже еду вам приготовила. Я поставил ее в известность и написал, чем вас следует кормить в ближайший месяц. А в остальном, откровенно говоря, мы вас не ограничиваем. Ваше здоровье даст нам веские основания позволить вам даже немного вина.

«Инга!» Слова главного врача проняли Коринтели до глубины души.

Почему столь остро подействовало на него упоминание об Инге? Почему его охватило безотчетно-сладостное ожидание? Первое, что ощутил Рамаз, была радость, вызванная скорой встречей с сестрой.

Тогда какое же чувство горячило кровь?

«Дурак!» — обругал он себя, стараясь думать о чем-то постороннем.

Ничего не вышло, перед глазами стояла белокурая, голубоглазая Инга.

И когда в больничном дворе Инга повисла у него на шее, он понял, что ожидание не обмануло. Прикосновение маленьких упругих грудей, нежной щеки девушки снова зажгли его страстью. Рамаз Коринтели не только чувствовал, как заструилась по жилам горячая кровь, он как будто даже видел бурное круговращение ее алых потоков.

Он не ответил на поцелуй Инги, радующейся выздоровлению брата, и грубо отстранил ее. Она же, потеряв голову от счастья, даже не заметила его грубости.

«Вот, это ваша квартира!» — снова послышалась ему фраза, произнесенная главным врачом неделю назад.

Рамаз Коринтели огляделся. Он словно впервые видел свою одно-, вернее, полуторакомнатную, просто обставленную квартиру, словно не знал наизусть все ее уголки и закутки.

Все семь дней он или лежал, или, обосновавшись в кресле, приводил в порядок лезущие со всех сторон мысли. Ему хотелось собрать их воедино, слепить в один комок эти летящие, словно гонимые пургой снежинки, мысли. Он чувствовал, что снежный ком получается гигантским, величиной со снежную гору, грозящую раздавить все вокруг.

«Вот, это ваша квартира!»

Полуторакомнатная.

Одно окно выходит на улицу, другое — во двор.

Дешевый абажур под потолком.

Диван, два кресла, книжный шкаф, миниатюрный сервант, низкий гардероб, стол, шесть стульев.

«Сие, видимо, так называемая „жилая комната“», — подумал Рамаз, глядя на пустой книжный шкаф. Только на одной из его полок небрежно валялось с пяток книг и общие тетради.

Одна стена кухни, там, где помещены газовая плита и раковина, равно как и туалет с ванной, была выложена белым кафелем. В кухне находились маленький голубоватый стол, две голубоватые же деревянные табуретки и холодильник.

Это было имущество Рамаза Коринтели. Все в квартире выглядело простеньким и дешевым, но заботами Инги оставляло впечатление простора, чистоты и уюта.

На этом фоне особенно, точнее, неуместно шикарным казалось содержимое гардероба. Первые шесть дней Рамаз Коринтели не интересовался, что представляет собой его имущество, ощущая своеобразную брезгливость ко всем вещам. Он брезговал постелью, на которой лежал, брезговал креслом, в котором сидел, брезговал посудой, из которой ел…

Лишь на седьмой день решился он открыть дверцу гардероба. Неприятный запах нафталина обдал его. Он распахнул окно и снова вернулся к гардеробу. Канадская дубленка, кожаное пальто, кожаные же пиджак и куртки, по паре летних и осенних дорогих фирменных костюмов, фирменные рубашки, свитера, джинсы и туфли, спортивные «адидасовские» костюмы разных цветов и фасонов, спортивная обувь. На дне гардероба стояла сумка, тоже «адидасовская», в которой оказались костюм для тенниса и теннисная ракетка.

Рамаз выдвинул ящик. Вытащил из него стопку дорогих полотенец. Она была тяжелая. Он сбросил ее на стол и принялся разбирать.

И вдруг остолбенел, совершенно пораженный, — в середине пачки обнаружился полиэтиленовый пакет, набитый пистолетными патронами.

Озадаченный, он опустился в кресло с пакетом в руке.

«Интересно, от какого они пистолета?» — подумал он, запуская руку в пакет.

Покатал на ладони увесистые патроны.

«Похоже, что от ТТ», — решил он и высыпал из пакета на постель. Патронов оказалось пятьдесят штук.

«Где патроны, там должно быть и оружие», — подумал он. Лихорадочно обшарил всю квартиру. Не найдя ничего, немного успокоился. Прежде чем сесть, открыл книжный шкаф. Там неряшливо валялись пять книг, всего-навсего пять. Все они оказались полураспотрошенными учебниками физики и высшей математики.

Рамаз Коринтели горько усмехнулся. И так же небрежно свалил книги обратно.

«Кто такой Рамаз Коринтели?

Вернее, кто такой я?»

Патроны, расхристанные учебники и дорогая одежда наводили на размышление.

Наконец, набравшись духу, вынул из ящика паспорт Рамаза Коринтели. В нем лежали водительские права.