— Ладно! — сказал Богачев и тяжело вздохнул. — Собрание так собрание. Согласен.
* * *
Хотя Богачев и согласился на то, чтобы заслушать Жернакова на партсобрании, тем не менее разговор с Варгановым подействовал на него удручающе. Он не любил, когда офицеров его роты обсуждали. За всеми этими разговорами ему чудился подкоп под него лично: ты, дескать, виноват… Просмотрел, не указал, не пресек вовремя.
А почему действительно он не пресек? Ведь замечал иной раз — при всем благополучии показателей, — не так ведется работа в первом взводе. Вернее, не совсем так. Слишком много уделяет Жернаков внимания разным поощрениям…
Видел, понимал, а разобраться не хватало времени. Руки не доходили. Да и что греха таить, очень уж хотелось, чтобы в роте был отличный взвод. Сначала, думал, пусть один будет взвод, а потом другой, третий… Летом на совещании в дивизии выступил, опытом первого взвода поделился. Взвод в самом деле имел успехи. Его похвалили. Зато после совещания пришлось взять кое-что на себя, испугался прослыть хвастуном. Начал условия создавать, обстановку. А как же иначе? Как быстрее добиться результата — сделать образец, по которому будут равняться другие?
Все это в общем не так уж существенно. Самый главный вопрос: имеет ли это отношение к самоволке Саватеева? При трезвом размышлении получалось, что не имеет. И однако Богачева точил внутри какой-то червячок, мелькала слабая мысль: имеет, имеет…
Он не заметил, как вышел из канцелярии Варганов. Прищурив глаза — яркий свет лампочки раздражал его, — зашагал взад-вперед, от окна к противоположной стене и обратно. Не слышал, как появился Колотов.
— Что у вас?
— Вы приказали принести конспекты…
— Какие конспекты?
— Утром сказали, товарищ капитан. Конспекты к занятиям…
— Ах, да! — Богачев в суете дня забыл, что решил проверить конспекты у лейтенанта Колотова. — Положите на стол.
Колотов положил и собрался уходить. Но Богачев остановил его:
— Как, привыкаете, лейтенант?
— Ничего, привыкаю, товарищ капитан.
— Сегодня у вас Илюшечкин и Беляков опоздали в строй.
— Да, я знаю.
— И какие меры приняли?
— Я с ними беседовал.
Богачев сумрачно вздохнул.
— Может, слишком много беседуете?
— Нет, не много, — ответил простодушно Колотов. — Просто еще подхода не могу найти к ребятам.
Раздражение снова накатило на Богачева. Жди от такого командира результатов! Подхода не нашел! Да пока он ищет подход, у солдата срок службы кончится. Илюшечкин — уж сколько с ним бьются! — весеннего призыва парень. А ниточка известная: сегодня опоздал в строй, завтра проспал подъем, а послезавтра самоволка…
— Вот что, Сергей Павлович! — Богачев четко выделил имя и отчество, как бы подчеркивая этим доверительность разговора. — Вы поменьше теоретизируйте. В боевой роте находитесь. Боевая готовность людей на вашей ответственности. Понимаете?..
Мигнула электрическая лампочка в матовом плафоне под потолком. Краска прилила к лицу Колотова, потом снова отхлынула. Богачев ничего не замечал, шагал взад-вперед по канцелярии и выговаривал, отчитывал…
Через несколько минут он наконец отпустил Колотова и подошел, разгоряченный, к окну. Вечерняя густая синева заливала улицу, цепочка огней висела над ней. Кто-то неторопливо шел по другой стороне улицы, отдаляясь все дальше и дальше. Не Колотов ли?
Вдруг возникло давнее, забытое. Несколько лет назад, когда он, Богачев, командовал взводом, служил у него солдат. По возрасту они были ровесники, к тому же еще и земляки. Видимо, поэтому солдат рассчитывал на поблажку. А он, Богачев, молодой, неопытный, давал эти поблажки. Нарушений солдат не совершал, но и не выкладывался, служил ни шатко ни валко, а лишь бы время шло. Тогда Богачев тоже ломал себе голову, подходы искал. Хорошо, что парня вскоре демобилизовали, а то совершенно измучился бы…
Косой свет от фонарей освещал пустынную улочку. Богачев все стоял у окна, вспоминал, сравнивал и с каким-то непонятным интересом ждал, не появится ли еще кто-нибудь в узкой улочке.
А Колотов в тот вечер, поужинав, надел ватную куртку и вышел во двор. Зажег фонарь около сарая и долго курил, сидя на березовом чурбаке. В памяти возникали слова, сказанные Богачевым, закипала в груди обида, но он тушил ее, считая, что командир роты потерял равновесие. «Никогда не теряй равновесия, — учил Николай Иванович Кривенко, — ни в разговоре с подчиненными, ни с начальниками…»
Покурив, он тщательно затоптал окурок в землю, открыл сарай и выбросил оттуда несколько чурбаков. Полчаса махал колуном, не замечая выходившую на крыльцо бабушку Настасью, которая уговаривала его идти отдыхать. Перекидал полешки в сарай, две охапки принес в дом. На этом «урок» не закончился. На террасе стоял цинковый бак. Открыл крышку, заглянул и, подхватив ведра, отправился на колонку. Такая зарядка была у него после разговора с Богачевым — помахал колуном, потаскал ведра с водой. Остудился…
В комнате у себя он зажег настольную лампу, машинально придвинул к себе несколько толстых книжек, в которых говорилось о том, как организовать занятие по огневому делу, чтобы оно одновременно было и физической тренировкой для солдат и развивало разные психологические качества. Ветер шуршал по окнам. Было тихо. Он полистал книги и стал смотреть на матово отсвечивающую сквозь абажур лампу. Перечитывать труды, которые он штудировал еще в училище, не хотелось. Он встал, прошелся по комнате, достал сигарету и закурил.
Потом опять сел, продолжая глядеть на лампу в каком-то оцепенении. Повертел в руках тетрадь в коленкоровом переплете, долго всматривался в знакомые строки, затем перевернул несколько страниц и записал:
«Опять был разнос. Причина мелкая: опоздали при подъеме Илюшечкин и Беляков. Беляков — совершенно случайно, а Илюшечкин не справляется, не успевает. Я вначале обиделся за накачку… Но удивительное дело — Богачев умеет всколыхнуть всех немедленно, его слова и поступки действуют, будто пружина, он подчиняет своей воле людей. За сутки было сделано столько разных дел, столько открылось прорех! Здраво поразмыслив, приходишь к выводу, что сердиться, обижаться на него нельзя».
Стены комнаты тонули в полумраке. Он передвинул лампу на середину стола и вдруг вспомнил худенькую девушку с прямым, будто чего-то выжидающим взглядом. В поселковом клубе они смотрели старый, чуть ли не довоенный фильм про старика музыканта, про его дочь и талантливого молодого композитора. Уже по дороге домой заговорили о фильме, и Галина сказала: «Сейчас так не объясняются в любви». В ее голосе прозвучало сожаление.
— А как сейчас объясняются? — спросил Колотов. Ее слова задели в нем что-то старое, переболевшее.
— Только не так, — ответила Галина загадочно.
«Откуда ей известно, как объясняются в любви сейчас?» — думал Колотов.
Он снова передвинул с места на место книги, которые не хотелось читать. Попытался сосредоточиться на завтрашних занятиях. Сила каждого урока — в действенности. Не разбрасываться по мелочам. Сколько раз он напоминал себе об этом. Он должен составить модель урока, которая захватила бы всех. Легче отрабатывать детали, видя целое.
«Но солдаты такие разные, один не похож на другого. Как приспособить модель, чтобы она была интересна каждому?».
Колотов сидел за столом и думал. Ему надо приготовить конспект и провести хорошо занятия, чтобы солдаты стали действительно солдатами, он должен научить их многому, а потом, через год-два, они уедут домой, где их ждут другие профессии и дела. Затем будет новый призыв, новые строевые, новые марш-броски и учения в поле, полковые и ротные, и так до тех пор, пока не придет старость.
Солдаты, как бы они ни относились хорошо к армейской службе, они здесь — временно. Они учатся стрелять из автомата, учатся пользоваться защитной одеждой, ходят в караул, отрабатывают строевой шаг, но они здесь временно. Они постоянно думают о своей довоенной жизни, размышляя о ее продолжении, о том деле, которое ждет их там или которое у них будет. Иным эти размышления не мешают, другие же считают дни, недели, месяцы… Командир обязан учитывать психологию каждого.
