Большой зал в столовой с бетонными потолочными балками, среди которых горели овальные плафоны, был заполнен. Слышался стук ложек. Солдаты подходили с бачками к раздатчикам, потом возвращались к столикам. Некоторые уже поужинали и ждали остальных. Богачев с Колотовым прошли в отделение для офицеров. Два прапорщика из штабных сидели в углу и болтали с официанткой.

— Опять гречка на гарнир, — проворчал Богачев, когда перед ним поставили тарелку.

— Да, гречка, — повторил Колотов, улыбнувшись. — Дома, конечно, лучше.

Богачев подвинул к себе тарелку с салатом. Смачно хрустя капустой, сказал:

— Дома всякое бывает. Только жаловаться некому.

Впрочем, несмотря на гречку, у ротного был превосходный аппетит. Он быстро покончил с салатом и, отодвинув тарелку, так же мгновенно расправился с отбивной котлетой. Он жевал с удовольствием, его кустистые мохнатые брови чуть подрагивали.

— Ты не очень обижен на условия?

— А что такое?

— Приходится жить на частной квартире…

— Да ну! — пожал плечами Колотов. — Я же понимаю: не вынешь комнату из кармана. Вам, наверно, тоже приходилось по-всякому.

Богачев откинулся на спинку стула, усмехнулся.

— По-всякому! — Он покрутил головой. — Ты прибыл в гарнизон, где уже все есть — казармы, классы, учебный полигон. Квартиры только нет. Ну, это временно. А я после училища приехал в часть, где все пришлось строить самим. Все буквально: казармы, классы, служебные помещения… Имей в виду, я туда приехал не один. Вера сказала: «Я тоже поеду». И поехала. И не пищала. — Богачев широко улыбнулся. — А через два года меня в другое место перевели. Снова поехала. Понял?

— Хорошо, когда рядом помощник.

— Еще бы! — подхватил Богачев. — Это у меня уже третий гарнизон. Всегда вместе ездили. Сейчас вот отправил ее с сыном и скучаю. Иной вечер даже очень скучно…

Богачев провел рукой по тяжелому, круто выступающему вперед подбородку, улыбнулся задумчиво. И эта улыбка на его обычно хмуром лице показалась Колотову удивительной. Как неожиданно раскрылся он сейчас! Вот поди ж ты узнай, что у человека на душе. Никогда не узнаешь. Разве мог он десять минут назад представить, что Богачев будет рассказывать ему про жену и про то, что скучает? Да ни в жизнь бы не представил. Даже если бы кто-то сообщил ему такое — не поверил бы. Вот оно как бывает! Колотов смотрел на Богачева, размышляя о том, как это здорово, что люди иногда откровенничают друг с другом.

Богачев заметил на себе взгляд Колотова, насупился.

— Ну а у тебя как насчет сердечных дел? — спросил он. — Когда будем свадьбу играть? Девушка есть?

— Нет. Никого нет, — ответил Колотов.

— Как нет? — удивился Богачев.

— Так. Нет, — повторил Колотов. — Нет, и все. Разве так не бывает?

— Очень странно. — Богачев просверлил Колотова глазами. — Парень ты интересный, а никого нет. Что же, пять лет в училище… Не ухаживал ни за кем, что ли? Никто не нравился?

Колотов пожал плечами.

— Ну ладно! Всякое бывает в жизни, — сказал Богачев. — Вообще женитьба дело серьезное, — прибавил он после паузы. — У военных такая закономерность: если человек женится, то очень быстро выясняется, кого он имеет рядом. И разводы, как правило, в первый год. Но уж если семья пожила в одном да в другом гарнизоне да испробовала походной жизни — тут можешь быть спокоен: накрепко такие люди спаяны. Тут семья — как боевая единица, — Богачев опять улыбнулся той же задумчивой улыбкой, осветившей так неожиданно его сосредоточенное лицо.

— Да, вы правы, — согласился Колотов. — У меня отец военный, мать рассказывала, как ездили по гарнизонам. Да и я поездил. Мне в детстве очень нравилось — разъезжать.

— Ну, в детстве было одно, а теперь другое, — сказал Богачев. — Служба требует нервов и нервов, чего там скрывать. Одному бывает и, трудновато. Вот лейтенант Жернаков женился, и будто подменили человека. Видел, какие у него хлопцы — один к одному. А ведь не всегда так было…

— Да, видел…

Колотов помолчал, на языке у него уже вертелся вопрос. В самый раз поделиться с командиром роты разговорами, которые идут про Жернакова. Может, ерунда все, выдумки?

— Мне сегодня про одну вещь сообщили, товарищ капитан, — проговорил Колотов, стараясь держаться спокойно. — У меня, правда, в голове не укладывается, но если разговоры идут, то надо разобраться… Будто бы Жернаков всю активность в своем взводе строит на краткосрочных отпусках.

Богачев в упор посмотрел на Колотова, его густые брови сошлись над переносьем.

— Не понимаю!

— Будто бы существует негласный договор у Жернакова с людьми: они ему высокие показатели обеспечивают — он краткосрочные отпуска для них выколачивает. Отпусками приманивает.

— Чепуха!

— Я тоже подумал, что чепуха. Но решил поговорить с вами.

— Болтунов развелось много! Болтают кому не лень!

Последние слова Богачева задели Колотова. Получалось, что и он вроде болтун. Возводит поклеп на Жернакова.

— Я говорю, что слышал, — начал он объяснять.

— Работать надо! — обрезал Богачев. — Служить как следует, а не разговорами заниматься. За кого мне сегодня начальник штаба шею мылил?

Колотов покраснел и, чтобы не наговорить дерзостей, склонился низко над столом. Ужасно глупо получилось. Богачев, чего доброго, подумает, что он из зависти. В полку без году неделя… Черт знает Как некрасиво получилось!

Из столовой оба вышли хмурые и, сухо попрощавшись, разошлись в разные стороны.

В то время как Богачев и Колотов шагали каждый своей дорогой и каждый про себя сердился на другого за испорченный дружеский разговор, полковник Клюев просматривал у себя дома почту. Письма летчиков, служивших вместе с сыном. Письма совершенно незнакомых людей, узнавших о гибели Андрея через газету. Он разворачивал эти письма и читал сидевшей напротив Марье Степановне, стараясь произносить слова сдержанным, спокойным тоном, который он усвоил после случившегося несчастья. Однако этот тон еще больше подчеркивал тяжесть свалившегося на них горя.

Марья Степановна сидела напротив. Абажур лампы скрадывал ее лицо, но все равно было видно, как она осунулась и побледнела за последние дни.

— Это кто пишет?

— Студенты Московского авиационного института. Они прочитали в газете…

— Ладно. Читай дальше.

— А может, на сегодня хватит, Маша?

— Нет, нет. Читай.

Марья Степановна накинула на плечи платок. Потом опять вернулась к столу.

За эти дни она состарилась на десять лет. Седина, которая раньше была едва заметна, теперь выступала широкими прядями. Под глазами лежали темные круги, как у человека, перенесшего тяжкую болезнь.

Клюев, в клетчатой теплой рубашке, сидел, склонив голову. Его за эти дни тоже перевернуло.

— Паша, ты бы отдохнул.

— Ничего. Я чувствую себя ничего.

— Как же ничего! — махнула она рукой. — Посмотри на себя.

Часы в соседней комнате пробили восемь ударов. Клюев пошарил рукой по столу, перекладывая письма. Взял какой-то листок, потом положил обратно.

— Почитай мне еще раз Андрюшино письмо, — сказала она, машинально перебирая пальцами пуговицы на кофте.

— Маша!

— Я хочу. Почитай.

Письмо от Андрея пришло недавно, уже после его гибели. Как странно: человека уже нет, а в письме он еще живой.

Несколько минут Клюев сидел неподвижно, держа в руках листок. Потом подвинул лампу и стал читать.

Строки вдруг поплыли у Клюева перед глазами, сместились, запрыгали в странном хороводе. Как трудно, как больно думать, что сын ушел из жизни. Что его больше нет. Дурашливое слово «предки» вдруг заставило увидеть его улыбку, в которой светилось всегда столько радости, и озорства, и любви. Тяжело сдавило грудь. Он положил листок на стол, но, увидев рядом бледное лицо жены, снова стал читать.