— Он ни за что не возьмет тебя обратно.

— Почему?

— Я один могу это сделать.

Хамзин понизил голос, хотя никого в конторе не было.

— Мы дети одного народа, и мы поймем друг друга. Им, приезжим, все равно, побыли и уехали, а нам оставаться здесь. Нам некуда убегать. Поэтому нам надо держаться вместе. Ты попал в тяжелое положение, и я хочу протянуть тебе руку помощи. Это связано с риском, но меня это не остановит. Ради своего человека я на все пойду. Одним словом, завтра выходи на работу. Уломаю азербайджанца. Вот тебе моя рука!

Буран, истосковавшийся по работе, много переживший за эти сутки, с благодарностью пожал протянутую руку.

— Ну, желаю тебе успеха! — скупо улыбнулся Хамзин. — Передай привет Камиле!

В радостном настроении шагал Буран домой. Все сложилось как нельзя лучше. Вдруг он остановился. При чем тут его национальность и всякие разговоры о «приезжих» и «местных»? Что означают слова Хамзина «нам надо держаться вместе»?

Камиля говорила ему утром о долге, об ответственности, о том, что Птица и Ага Мамед поймут его, поддержат…

«Ну вот, опять захандрил! — отмахнулся он от беспокойной мысли. — Плюнь на все! Важно, чтобы вернули. Как обрадуется Камиля!»

Переступив порог, он радостно сообщил:

— Все в порядке. Аварию ликвидировали. С утра выхожу на вахту.

На столе стояли две тарелки. Значит, Камиля ждала его. За ужином он сказал:

— Ты не представляешь, что творится в моей, душе!

Камиля перевела разговор на другое:

— Вынеси в сени сапоги, я помою их.

Это были первые ласковые слова, сказанные ею.

Уже целую неделю Буран живет у Камили. Семь ночей они спят в разных углах. Он как будто удовлетворился тем, что дышит одним воздухом с Камилей.

Сдержанность Бурана все больше беспокоила ее. Все ночи Камиля проводила без сна.

Буран уставал на буровой и после ужина сразу заваливался спать. Во сне дышал ровно, только иногда стонал. В такую минуту ей хотелось повернуть его лицом к себе.

Трудно вспомнить, о чем она думала ночью. Наверно, о том, что должна беречь себя.

В памяти всплыло то время, когда она была еще девочкой. В первый день, когда пришла в школу, ей захотелось сесть за одну парту с Бураном. Она расплакалась, когда учитель посадил ее с другим мальчиком.

С Бураном никогда не было страшно; он научил ее переплывать Белую, он заставлял спускаться на лыжах с крутого склона Девичьей горы.

Провожая его в армию, Камиля знала, что у нее не будет никого роднее Бурана. Почему же она отдалась Хамиту? Обманула лунная ночь. Молодость и ласка Хамита. Потом пришла привычка. Камиля закрылась одеялом до подбородка. Нет, после всего, что было, она не может стать женой Бурана. Он должен уйти.

В колыбели заворочался сын. Буран не примет его, не смирится, не сумеет согнуть свою гордость. Он пришел к ней, отдавшись наущению ласкового сердца. Но когда заговорит разум, Буран не выдержит, уйдет.

Нельзя позволить ему стать близким. И себе самой — запретить думать о нем.

Лампа замигала и потухла.

Камиля вздрогнула. Ей вспомнилась ярость, с которой Буран сорвал калитку, измазанную дегтем. Будто это его злейший враг.

Пока он был на буровой, она кое-как сколотила новую калитку. Новая калитка так же скрипела, как и прежняя, — Камиля оставила старые шарниры.

Только в работе Камиля находила успокоение. Там она могла забыться. Ей хотелось поговорить по душам с Миловановой, своей сверстницей. Их связывала не только работа — они чувствовали взаимную симпатию друг к другу. Хотелось не совет получить у нее — в сердечных делах нет советчика, — а просто поделиться своим горем, выплакаться.

Но для такого разговора трудно было выбрать время.

Вот прошла еще одна ночь. Заиндевевшие стекла посинели. Под потолком обозначились узорчатые прорезы.

С облегчением прошептала:

— Скоро рассвет!

После завтрака Камиля заторопилась в лабораторию. Перед уходом она всегда закутывала сына и уносила к соседке. Сегодня Буран подошел к колыбели и сказал:

— Сына можешь оставить дома. У меня сегодня выходной.

— Ты не сумеешь присмотреть за ним, он капризный!

— Мужчины всегда поладят между собой.

— А он не надоест тебе?

— Если надоест, отнесу к соседке.

Камиля быстро подошла к Бурану, внезапно поцеловала его и бегом выбежала из избы.

Мужчины впервые остались одни.

Буран ходил по комнате, напевая какую-то песенку, потом остановился у колыбели, улыбнулся.

— Не надоело тебе валяться, лежебока?

Мальчик внимательно посмотрел на него. Буран поводил рукой, ребенок следил за ним.

— Смышленый малыш! — сказал Буран.

Так они разговорились. Правда, говорил один Буран.

— Вот твоя мать сомневается, уживемся ли мы с тобой. А зачем же нам скандалить, малыш? Ты любишь свою маму, я ее тоже люблю. Если два человека любят третьего и они не соперники, то зачем бы им враждовать? Правда ведь? Хочешь молочка? Сейчас напою тебя.

Буран надел на бутылочку соску.

— Не хочешь, сыт? Ну, тогда не надо, повременим. Ты лежи, а я почитаю.

«Старый буровой мастер из Баку Шакир Фаткулин начал проходить скважины при помощи жидкого глинистого раствора. Об этом он написал книгу. Почему бакинцы могут бурить, нарушая давно заведенные порядки, а башкирские нефтяники должны держаться за старое?»

Прочитав несколько страниц, Буран прошелся по комнате, размышляя. Иногда подходил к ребенку, чтобы проверить, чем он занят.

— Лежим? — спрашивал он. — Ну и лежи!

Когда ребенок забеспокоился, Буран сменил пеленки. Пока все шло нормально.

«У бакинцев земля мягкая. Там скважину можно пробурить за одну неделю, самое большее — за две. А тут нужны месяцы.

И все-таки стоит вернуться к тому, что сорвалось в первый раз: попробовать еще раз применить при бурении жидкий раствор, а может быть, и воду».

Ребенок захныкал.

— Чего тебе, малыш? Лежи, не капризничай, живо получишь шлепки!

Когда мальчик плакал, он становился похожим на Хамита: такой же разрез глаз, такие же скулы… Противный какой!

Давлет на днях сказал: «Никто не одобряет тебя. Неужели ты не мог найти себе девушку?»

Буран ничего ему не ответил.

Конечно, он мог жениться на девушке. За него пошли бы Зифа и Магира. Так он и сделал бы, если бы держался старых, дедовских традиций. Он хотел стать новым человеком.

Ой, как трудно побороть предрассудки! Но он постарается доказать, что любовь сильнее старины и дедовских обычаев. Они построят свое счастье с Камилей.

Подойдя к колыбели, он сказал другому мужчине, как бы предлагая мир:

— Ну, не скучай. У тебя будет брат. Мать передаст ему свою красоту, вот увидишь. Один сын — не сын. Два — тоже еще не сыновья. А вот три сына — это да!

От самой станции до непрерывно отодвигающегося горизонта простирается черно-желтая степь: истосковавшиеся по теплу просторные, широкие колхозные поля и кое-где узкие пашни единоличников. Только изредка встречаются небольшие рощи и тихие деревни.

Липкая, изрытая дорога. На выбоинах и обочинах дороги валяются бурильные трубы, опрокинутые сани. Видно, не все удавалось доставить на буровые…

Медленно ползет машина. Мотор протяжно гудит, над радиатором клубок пара. Колеса, буксуя, забрасывают кузов комьями грязи.

Скучная, утомительная дорога. Надеясь добраться до Карасяя за два-три часа, Великорецкий не стал завтракать на станции. Сейчас он пожалел об этом: в такую распутицу не доберешься и за день. Голод давал о себе знать все сильнее и сильнее. Казимир Павлович, нахлобучив шапку и подняв воротник пальто, закрыл глаза.

Машина ворчит, спускаясь в неглубокие овражки, завывает и рычит, взбираясь на горки. Постепенно панорама меняется. На небосклоне поднимаются холмы, а за ними виднеются серые тени далеких отрогов гор.