Когда он открыл дверь, Камиля сидела за столом, у самовара. Видимо, только что вернулась с работы. Она медленно поднялась, вытирая руки полотенцем, и вопросительно посмотрела на него. Ни радости, ни гнева. Неужели все забыто?
— Пришел к тебе.
Камиля вспыхнула. Наверно, вспомнила все, и прежде всего обиду, нанесенную там, на берегу.
— Мне некуда идти, — прибавил он.
Ему не хотелось жаловаться, но как-то само собой получилось. Камиля нерешительно спросила:
— Опомнись! Что ты говоришь?
— Ты одна у меня на белом свете…
А она твердит свое:
— Не будет у нас счастья…
В течение долгих месяцев Буран пытался заглушить боль. Думая о Камиле, он говорил себе: «Она ошиблась, мучается. Нельзя так жестоко наказывать ее и себя! Мы сможем сделать свою жизнь счастливой. Я должен простить ее».
— Ты даже не просишь меня пройти от порога? — упрекнул он.
— Что ж, проходи.
Он снял грязный пиджак и сапоги, вынес их в сени, как делал дома.
Самовар расшумелся. Камиля нарезала хлеб тонкими ломтиками, поставила на стол сахар и масло.
— Садись, пей чай.
— А ты куда?
— Сын у соседки. Схожу за ним.
Буран с любопытством следил за тем, как она укладывала сына в люльку, подвешенную к большому крюку на потолке. Камиля занималась своим делом так, будто никого не было в избе. Потом сели пить чай. Буран с горечью подумал: Камиля права — не сможет он примириться с ребенком Хамита. Захотелось подняться и уйти.
Поднес к губам блюдце с горячим чаем. Их глаза встретились на секунду. И тут он понял: без этих серых глаз ему не жить. Чтобы вернуть любовь, он бросал вызов прошлому, нарушал обычаи аула. Это не легкий путь, но если любишь, пройди через эту боль. Так решай же!
Что удержало его — самолюбие, ревность или упрямство?
Нет, любовь не отпустила его!
Он на всю жизнь запомнил эту ночь. Камиля постлала себе в одном углу, ему — в другом. Между ними всю ночь качалась люлька. Маленький человек, лежавший в люльке, разделял их.
Привернутая лампа горела на выемке печки. Где-то лаяли собаки. Ребенок чмокал во сне губами.
Буран чувствовал, что Камиля не спит. Он не решался заговорить с ней: как бы не поняла превратно. Ему казалось, она лежит, прижавшись к стене, закутавшись в одеяло. Берегла себя, как могла.
Камиля, видимо, боится, чтобы не повторилось то, что случилось там, на берегу. Тогда он ни о чем не думал. Им руководила не любовь, а самолюбие, чувство мести. Теперь другое дело. Они встретились, чтобы больше не расходиться. Поэтому будь благоразумен, Буран! Бойся оскорбить женщину!
Буран спал и не спал. Снилась ярмарка, на которой он ни разу не был.
Встал в обычное время, на рассвете.
— Доброе утро, Камиля!
— Как спалось?
В глазах промелькнула лукавая улыбка. А может быть, ему показалось? Нет, она не может, не имеет права над ним глумиться!
— Меня выгнали с буровой.
— Знаю.
— Что советуешь делать?
— Никто не имеет права тебя выгнать. Ведь авария произошла не из-за твоей халатности, правда?
— Правда.
— Ты ведь хотел сделать лучше? А за риск, когда человек старается, не выгоняют. Добивайся, чтобы вернули.
— Как я это сделаю?
— Иди в бригаду и расскажи, как все получилось. Вот увидишь, товарищи поймут тебя. А потом докажешь на деле…
Буран простился с Камилей и вышел из избы. Он еще не знал, что будет делать дальше.
Возле калитки остановился, удивленный и возмущенный. Кто-то измазал ее дегтем. Опозорил Камилю. Будь проклят человек, который это сделал! Так мстил Карасяй. В глазах соседей они стали отступниками от вековых традиций. Камиля выгнала мужа, чего никогда не делала ни одна женщина. И Буран, переночевав в ее доме, заслужил презрение.
Он не позволит оскорблять любимую!
Калитка полетела под ноги…
На улице он встретил мать. Наверно, поджидала его.
Буран молчал.
— Я все знаю: знаю и про то, как ты потерял долото, и про то, как у чужой жены ночевал… Не для этого растила я сына! Брось ее! Не возвращайся к ее порогу!
Буран с беспокойством оглянулся, и ему показалось, что мелькнуло лицо Камили в окне.
— Мама!
Танхылу ушла. Только как будто еще больше сгорбилась.
В переулке повстречал вдову Хадичу. Невольно с неприязнью подумал: «Разнесла по всему аулу и теперь снова прибежала за новостями!»
Две девочки, которые всегда с ним здоровались первыми, прошли мимо, низко опустив головы. Они тоже презирали его!
На окраине аула он увидел Магиру, дочь Ясави. Юркнула в чужие ворота, чтобы не встречаться с Бураном. Он шел как прокаженный. Даже Галлям молча проводил его взглядом, не окликнув. «Искатель красивой жизни» тоже не прощал отступника. Только собаки по-прежнему бежали вслед за ним, помахивая хвостами. Ведь они не понимали, что означают ворота, измазанные дегтем.
4
Буран еще издали увидел, что авария не ликвидирована, хотя его товарищи работали на буровой всю ночь.
«Нет, не останавливайся, иди. Иди же!»
Буран не осмелился подняться на площадку. Сел на ящик из-под цемента, закурил.
Отсюда ему хорошо видна площадка. На ней Птица, Хамит и его сменщик. Уже две вахты заняты извлечением долота.
Кто-то из ребят оглянулся и показал на него Птице. Но бурильщик не окликнул, не взглянул на Бурана. Значит, сердится, не простил.
Пришло время обеда, но никто не оставил работу.
Под ногами куча окурков, уже выкурена вся пачка. Просить у ребят стыдно.
Птица махнул рукой и скомандовал:
— Готовьсь!
Буран видит, как напряженно следят за блоком люди. Только бы не сорвалось долото!
Гудит ротор, звенят цепи. Блок поднимается все выше и выше. И вдруг Птица затормозил. Значит, сорвалось…
Буран бросился к буровой.
— Давай я пособлю! — крикнул он, расталкивая уставших товарищей.
— Уйди, — резко отстранил его Птица. Апрельское солнце спускается все ниже и ниже. Буран не чувствует голода, только боль на сердце. Сидя на ящике, он вместе с другими следит за блоком. Опять зацепили долото.
Появилась надежда. Сутки простоя уж не так-то много. Его могут простить, и он займет свое место на площадке. Кто поймет радость человека, который добирается до самых глубоких пластов земли и открывает миллиардные богатства?
В самом деле, на этот раз повезло: долото вытащили. Все стоят вокруг, наклонившись над ним; Бурану теперь видны только спины и измазанные глиной брезентовые штаны буровиков. Буран не удержался, взбежал на площадку.
Все оглянулись.
— Пришлось повозиться, — сказал Птица. — Сложный случай. Однажды такая же история приключилась в Верхнечусовских Городках…
Доброго настроения Птице хватило только на одну минуту. Он уже командовал:
— Прибрать площадку! Приготовиться к бурению! Утренняя вахта, марш домой спать! Посторонних прошу уйти.
Посторонний — это он, Буран.
Чего же здесь торчать? Надо идти в контору, к директору.
Отойдя сотню шагов, Буран оглянулся, не выдержала душа. Позади уже гудел ротор. Значит, глинистый раствор взметнулся к вертлюгу. Оттуда под большим давлением он проходит в забой, чтобы очистить скважину от шлама. Ротор крутит трубы, и долото снова вгрызается в породу…
Только другой, а не Буран стоит на вахте, другой бурит…
В конторе был один Хамзин. С ним не стоит говорить.
Однако Хамзин сам остановил парня.
— Проходи сюда, поговорим.
Он провел его в кабинет директора. Телефон, геологическая карта Бельской долины во всю стену, на столе несколько кернов, гора газет и красный неотточенный карандаш.
У Хамзина маленькие узкие глаза. За густыми ресницами трудно разглядеть их выражение.
— Понимаю, — заговорил он, сев напротив Бурана, — пришел проситься обратно на буровую. Тебя обнадежило то, что спасли скважину. Так, что ли?
— Так.
— Ты хотел поговорить с директором. Не так ли?
— Так.
Хамзин усмехнулся.
