«Старуха не успокоится до тех пор, пока не переберет весь аул», — покачал головой Буран…

Книга рассказывала о судьбе четырех сердец. Развязка приближалась. Буран, закрыв ладонями уши, весь ушел в книгу.

Победу среди женихов одержал самый хитрый, самый молодой. Любовь довела одного из оставшихся за бортом счастья женихов до петли, а второго — до сумасшествия.

«Всегда в любви побеждал не тот, кто больше любит, а тот, кто более ловок». Так написано в книге, так получилось и с ним, Бураном.

И тут же возразил себе: «Нет, Камиля совсем другая!» Припомнился вечер на сенокосе, блеснувшая над ее головой коса и то, как она ушла от Хамита.

Мать рассказывала, что после этого Камиля не пустила мужа домой. «Неслыханное дело!» — осуждали ее в ауле. Хамит, рассердившись, говорят, уехал куда-то. Наверно, обратно в леспромхоз…

«Неужели эту книгу рекомендовал райком комсомола? — подумал Буран, кладя ее на полку. — Или Зифа сама выбрала ее?»

Закир вернулся домой, громко охая и едва переводя дыхание. Еще с улицы он крикнул:

— Танхылу, давай что-нибудь поесть! На собрание опаздываю.

Как обычно, в сенях снял калоши и на чистую половину прошел в чулках. Увидев сына, Закир сказал:

— Твой Шаймурат привез на нашу голову какого-то своего инженера. Такой, я тебе скажу, человек — оторви да брось. Знаешь, что он у нас требует? Подумать только — землю! Ни шиша он не получит! Мы с Ясави решили твердо!

Буран подумал: «Кого же из геологов привез Шаймурат — Великорецкого или Хамзина?»

— Какой из себя инженер?

Старик, набив рот лапшой, махнул рукой.

— Как тебе объяснить? Сходи сам да посмотри. Чего все дома, как курица, сидишь? Мужчине следует быть там, где идет схватка. Если хочешь знать, я на своем веку ни одной сходки не пропустил!

Буран обрадовался собранию. Уйти куда угодно, хоть к черту на рога, только бы не слышать вкрадчивого голоса свахи. И вздумала же мать женить его!..

Он еле протиснулся в клуб. За столом между Ясави и Кабиром сидел незнакомец. По виду ему не дашь больше тридцати. Волосы светлые, цвета ржаной соломы, над глазами нависли густые брови. Буран не видел его весной на переправе.

Заметив в углу сумрачного Шаймурата, Буран пробрался к нему.

— Как здоровье, Шаймурат-бабай?

Старик кивнул головой.

— Если бы не был здоров, разве сидел бы в этом аду?

Видно, старик сердился на своих земляков.

— Как там у вас дела?

— Вот инженера привез, да, видать, не туда, куда следовало.

Отовсюду раздавались недовольные голоса:

— Ясави, чего тянешь? Решать надо!

— За мной дело не станет, — отозвался Ясави. — Начнем…

Давлет спросил с места:

— Много он земли требует?

— Десятин сто, а то и все двести.

— А этого не хочет? — кто-то смачно выругался.

— Товарищи, ведите себя дисциплинированно, — постучал Кабир карандашом о графин.

«Наверно, горд тем, что рядом с Ясави сидит», — подумал Буран. На собраниях председатель всегда держал Кабира возле себя: пусть, мол, наматывает на ус жизненный опыт старших да перенимает их руководящую закваску!

— Дайте мне сказать, — расталкивая людей, прошел к трибуне Галлям. — На днях, значит, я водил свою жену в канцелярию — с жалобой на ее змеиный язык. Ясави, не разобравшись, что к чему, начал пугать меня. Говорит, я кулацкую агитацию распространяю. Какая же кулацкая агитация, я вас спрашиваю? Вы, конечно, помните моего быка…

По залу прошел гул:

— Завел старую песню!

— Вы что человеку сказать не даете? — разъярился кузнец. — Зачем тогда, спрашиваю, нас созвали?

Кабир сердито поднялся из-за стола.

— Слушай, Галлям, убирайся ты, пока не поздно!

С этого и началось. Карасяевцы зашумели, загалдели. И снова пришлось подняться Ясави и крикнуть:

— Будем продолжать или нет?

Когда страсти немного углеглись, подал голос Давлет:

— Надо послушать инженера. Как же мы будем решать, коли ничего не знаем! На что ему нужна земля?

Белов никак не предполагал, что из-за земли разгорятся такие страсти. Никогда до сих пор он не ощущал землю конкретной, осязаемой ценностью. Для него, выросшего в городе, земля существовала только для того, чтобы посадить деревья, проложить тротуар или устроить стадион. Он, конечно, знал, что где-то за городом люди выращивают капусту и картошку, что земля растит хлеб. Но ему казалось, что земля, как и воздух, не принадлежит никому или всем вместе. Кто бы вздумал делить воздух? Он никак не мог предположить, что кто-то из-за земли станет возражать против поисков нефти.

Промелькнуло сомнение: не поторопился ли он? Успокоил себя: сейсмологи с некоторыми оговорками (ничего не поделаешь, очень сложная геологическая область!) подтвердили его предположение о том, что нефть следует искать в районе реки Белой. Здесь она более вероятна, чем там, где обосновался Великорецкий. Заручившись их поддержкой, Белов развил лихорадочную деятельность. Он запросил оборудование и вот теперь отвоевывает участок земли у упрямых карасяевцев.

Получив категорический отказ председателя колхоза, Белов настоял на том, чтобы созвали общее собрание. Председатель может не понять масштабов предстоящей разведки, может ошибиться, как и любой человек, но народ никогда не ошибается, он поймет, что значит иметь свою собственную нефть…

И вот Белов стоит лицом к лицу с народом, к совести и здравому смыслу которого он решил обратиться. Он видит суровые лица крестьян. Хотя он и не знает языка, ему понятно настроение собрания. Люди волнуются так, как будто речь идет не о земле, а о жизни и смерти…

Белов попытался поставить себя на место тех, кто сейчас размахивал кулаками и кричал: «Бирмайбыз!» «Может быть, ты посягнул на самое главное право землепашца — на право владения землей? А ради той башкирской земли их предки примкнули к Пугачеву. Не ради ли той же самой землицы они пошли за Лениным?.. А я, чужой, пришел отбирать то, что им отпущено самой природой, заоблачным аллахом и Советской властью… Сколько пролито тут крови и пота… А если я вот поднимусь и скажу им, что ваши карасяевские поля и пастбища вовсе не нужны мне, Белову, но они еще лучше послужат вам, всей Башкирии, всей-всей России?

Неужто не дрогнут ваши сердца? Неужели не заговорит в вас природная мудрость и государственный ум?»

И тут он постарался представить, что произойдет, если он найдет нефть. Как это повлияет на дальнейшую судьбу карасяевцев?

Ответ был один: тогда смерть аулу. Никто не разрешит пахать и сеять среди нефтяных вышек… Ему показалось, что он постиг одну из причин тревоги крестьян.

— О чем говорит этот человек? — спросил Белов у Кабира.

Тот перевел:

— Говорит, что нас трудно обмануть. Инженер, мол, обещает нам свой собственный, карасяевский керосин, но у нас, пусть он это знает, никогда не было недостатка в горючем для лампы… Керосин всегда можно привезти из ближайшего города.

После каждого оратора собрание многоголосым басом гудело:

— Бирмайбыз![19]

— Туктагыз, ипташтар![20] — кричал Кабир.

Это были первые башкирские слова, которые Белов запомнил, и запомнил на всю жизнь.

Кабир перевел речь еще одного крестьянина, хрипло выкрикивавшего какие-то сердитые слова. Шум все нарастал.

И снова по залу прокатились крики:

— Бирмайбыз!

Женщин на собрании было мало. Белов поглядывал на молодую девушку, которую он назвал Кармен. Смелая смуглая красавица, казалось Артему, была не согласна с собранием.

«Одна Кармен на моей стороне!» — усмехнулся он.

Белов внимательно наблюдал за крестьянами. Редко кто из присутствующих сохранял спокойствие. Над головами частенько вздымались кулаки. У оратора синели жилы от напряжения. Председатель собрания Кабир прятал от него глаза, будто стеснялся соседства с ним, с Беловым, против которого были направлены все речи.