Вообще, по верному замечанию Белинского, «ум Державина был ум русский, положительный, чуждый мистицизма и таинственности... его стихиею и торжеством была природа внешняя».[1] И гораздо ближе, органичнее для Державина, чем путь небесных утешений, был другой путь — языческо-горацианский путь возможно большего наслаждения «пролетным мгновеньем», «благоуханьем роз» — всеми радостями земного бытия. В высшей степени характерна в этом отношении примирительная концовка той же оды «На смерть князя Мещерского»:

«Покой» жизни и есть в устах Державина эпикурейски-безоблачное, чувственно-анакреонтическое наслаждение жизнью, настоящим, всяческими «негами и прохладами» бытия. После потрясающих строф оды, в которых звучит, по словам Белинского, «вопль подавленной ужасом души, крик нестерпимого отчаяния»,[1] подобная концовка и неожиданна и мелка. Но зато она-то и делает это стихотворение одним из типичнейших произведений «русского XVIII века».

В связи с этим очень значительное место — и количественно и по существу — занимает в поэзии Державина так называемая анакреонтическая лирика с ее легкой и жизнерадостной беспечностью, с проповедью земных, чувственных — в первую очередь любовных — радостей и наслаждений. Ломоносов противопоставлял друг другу героику и анакреонтику, отдавая безусловное предпочтение первой. Державин с первых же своих литературных шагов совмещал их. Правда, общественно-политическая тематика в произведениях Державина 80-х — первой половины 90-х годов преобладала. Но в 1782 году, наряду с «Фелицей», поэт складывает застольную песенку «Разные вина»; в 1791 году, наряду с «Водопадом», пишет анакреонтические стихотворения «Скромность», «Прогулка в Сарском селе»; в 1794 году, наряду с «Вельможей», создает такие стихотворения, тоже причисляемые им к анакреонтическим песням, как «Сафе», «Призывание и явление Плениры», «Мечта».

В 1794 году один из ближайших личных и литературных друзей и советчиков Державина, Н. А. Львов, издал, параллельно с греческим текстом, свой полный перевод пользовавшегося огромной популярностью в XVIII веке сборника стихов, которые приписывались тогда Анакреонту, но на самом деле принадлежали его более поздним последователям и продолжателям. С этого времени анакреонтические темы и мотивы в поэзии Державина не только усиливаются, но одно время (особенно в 1797—1799 годы) становятся преобладающими. Иные стихотворения из сборника Львова Державин прямо переводит, другим — подражает; пишет и оригинальные стихи в анакреонтическом духе. Вскоре после отставки, в 1804 году, Державин выпустил, как бы декларируя свою независимость от служебных дел, свои «Анакреонтические песни» отдельным изданием, в которое включил некоторые прежние любовные стихотворения и такие произведения, как «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока». В любовных стихах Державина чувства поэта переданы подчас с немалой поэтической искренностью и глубиной. Такова, например, одна из ранних любовных песенок «Разлука» (1776), в которой сквозь условную «сумароковскую» форму прорываются и подлинная боль и страстная, неутолимая нежность. Но чаще всего «Анакреонтические песни» Державина не выходят за пределы здоровой, подчас несколько грубовато выраженной чувственности, порой окрашенной в тона условной «чувствительности» — знамение начавшейся в 90-е годы XVIII века эпохи русского сентиментализма. Анакреонтические стихи Державина составляют еще одну и в своем роде весьма замечательную грань многообразного творчества поэта. «Что в Державине был глубоко-художественный элемент, — писал Белинский, — это всего лучше доказывают его так называемые «анакреонтические» стихотворения. И между ними нет ни одного вполне выдержанного; но какое созерцание, какие стихи!» [1]

Последние тринадцать лет своей жизни, после оставления службы, Державин прожил в Петербурге (в собственном особняке на Фонтанке; он сохранился и посейчас под № 118); летом уезжал в свое имение Званка на реке Волхове в Новгородской губернии. «Покой мне нужен в дней останке», — заявлял Державин в одном из своих стихотворений этой поры. Однако уход Державина на покой ни в какой мере не означал для него бездеятельности. Он по-прежнему не только живо, но и активно продолжал интересоваться политикой, военными делами (подал несколько докладных записок по этим вопросам царю). Именно в это время чрезвычайно усилилась литературная деятельность Державина. За 1804—1807 годы им написано несколько замечательных стихотворений: «Лебедь» (1804), «Цыганская пляска» (1805), «Радуга» (1806), наконец создан один из самых выдающихся образцов его поэтического творчества — стихотворное послание «Евгению. Жизнь званская» (1807). Даже за пять лет до смерти, в возрасте около семидесяти лет, Державин пишет такие характернейшие для него стихотворения, как «Аристиппова баня», которое сам он считал «любимой своей пьесой» и с которым в какой-то мере перекликается пушкинское послание «К вельможе». Написал Державин в этот период и несколько шуточных стихотворений, вроде «Приказа моему привратнику», «Похвалы комару», «Милорду, моему пуделю».

Именно в эти годы в державинских стихах появляются тесно связанные с его собственным деревенским бытом яркие описания поместной сельской жизни, свобода, уединение и тишина которой противопоставляются им — совсем в духе уже господствовавшего в эти годы сентиментального направления — роскоши, пышности и тесноте двора и столицы. С исключительной красочностью, живописностью, обилием точно выписанных и совершенно конкретных деталей показан Державиным в послании «Евгению. Жизнь званская» день жизни барина-помещика, развертывается ряд картин природы, дается подробное описание разнообразных крестьянских работ — в поле, на лесопильной мельнице, на домашней прядильной фабрике.

В изображении труда и быта крепостных крестьян особенно ясно проступает сословная ограниченность Державина. В полную противоположность Радищеву, он совершенно не останавливается на мрачных сторонах жизни крепостного крестьянства. В его стихах дворовые крестьяне веселы и довольны, бодро и проворно служат своим господам: «Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут...» («Евгению, Жизнь званская»). В этом контексте даже страшное слово «рабы», которое окрашено такой горечью и негодованием у Радищева, имеет совсем иное, чисто бытовое звучание. Равным образом тяжкий барщинный труд именуется Державиным «невинными упражнениями», после которых господа задают своим счастливым, радостным крестьянам «пир горой» с тем, чтобы на следующий день, «встав поутру рано», они с еще большим рвением принялись за работу, «любезны богу, господам» («Крестьянский праздник», 1807).

В этих идиллических картинах перед нами Державин-помещик, убежденный, подобно Карамзину, в благодетельности для крестьян жизни под началом «барина-отца». Недаром он решительно заявлял Александру I о необходимости сохранения крепостного права, а в написанном в связи с этим стихотворении «Голубка» (1801) прозрачно вкладывал в уста самих крестьян заявление о «сладости» крепостного «плена» и о том, что «златая вольность» не только для них нежелательна, но и вредна. Однако подобные взгляды Державина не только не исключали, но, наоборот, усиливали резко отрицательное отношение поэта к помещикам-«тиранам» и вообще ко всем угнетателям народа. Одна из целой серии написанных им в это время политических басен — басня об аисте, который иных обитателей болота «глотает, других же криком устрашает», — по-видимому, метит в Аракчеева («Аист», 1805). В 1807 году в четверостишии «На прогулку в Грузинском саду» (поместье Аракчеева «Грузино» находилось по соседству с державинской «Званкой») поэт тонко напоминает новому «возведенцу счастья» плачевный финал бывшего владельца Грузина, любимца Петра I князя Меншикова.