– Много о вас говорили, – начал Баланцев.
Будылин от удовольствия сопел.
– Она считает вас самым умным человеком, ни на кого не похожим и очень странным.
– Ничего не понимаю, – дико отозвался Антон Петрович, очень довольный.
– Да нечего и понимать! Вы ее очаровали. И знаете, доктор доктором, а такая веселая сделалась.
Распустив лопухом уши, Будылин остановился и тупо уставился в витрину корсетной мастерской.
– Какой вы счастливый, Антон Петрович!
Остановился и Баланцев.
– Я не признаю никакого счастья. И не может быть на земле никакого счастья! – Антон Петрович зверски скривился, и в то же время довольная улыбка горела на его лице.
– Признавать не признавайте – это дело философии, а тут сама жизнь. Вам бы, Антон Петрович, усы сбрить, сразу бы лет на тридцать помолодели. Давайте-ка сейчасв Пассаж к Орлову!
Будылин испугался:
– Неудобно. На смех подымут.
– Кто подымет? Да и стоит ли обращать внимание. Ну, сначала поговорят, посмеются, а потом и привыкнут. Сами знаете, человек ко всему привыкает. А ей-Богу, лет на тридцать станете моложе.
– Только не сразу, – замахал Будылин, – Бога ради не сразу. Я подумаю.
И оторвался от корсетной витрины.
И уж пошел с одной думой о усах бритых.
Оторвался от витрины и Баланцев.
Шли по Невскому молча.
Баланцев, не обращая внимания на спутника, бормотал себе под нос и чего-то смеялся: должно быть, затея смехотворная была у него в голове и вот уж он ее видел осуществленной и смеялся.
Антон Петрович, остервенело хватаясь за колючие ничшеанские усы, смотрел куда попало.
– Почему вы убеждены, что Марья Александровна в меня влюбилась?
Будылин вдруг схватил за руку Баланцева и лицо его сделалось и зверским и жалким непомерно:
– Мучитель!
Или догадывался он, что это только одна из затей приятеля, для развлечения и затеянная? А в то же время отказаться от мысли, что и на самом деле Маша в него влюблена, он не имел силы:
ведь, это было теперь его заветной мечтой и делом – любовь Маши.
Баланцев даже растерялся:
ведь он ничего подобного и не говорил, он только еще собирался сказать, чтобы развлечь приятеля, почерневшего от черноты своих глаз, и сказал бы, но не такими словами.
Баланцеву стало очень жаль Будылина.
– Она считает вас самым умным человеком и самым знающим. Вы должны, по ее мнению, все понимать. Выочаровали ее вашим разговором.
Будылин выпустил Баланцевский рукав.
«Так это правда: он покорил Машу!»
И от счастья, не имея больше сил сдерживать своего чувства, Будылин – счастливец! – всхлипнул.
– И знаете, Антон Петрович, я вчера был у них, она только что вернулась от доктора. И когда я заговорил о вас, глаза у нее так и горели и она улыбалась, – поддал пару Баланцев, – чудесное превращение, не узнать! Только одна любовь так красит человека. И старик оживился и его не узнаешь.
Баланцев продолжал расхваливать Машу, вливая похвалой отраву в Будылинское взмученное сердце.
Так совсем незаметно очутились они на Суворовском проспекте.
* * *
От неровной походки, а главное от непривычки, шнурки у ботинок развязались – Будылин и почувствовал это и заметил, но поправляться на улице не решился.
И шел, шмыгая, чтобы как не запутаться и не оборвать.
И вдруг, перед его глазами стал медвежонок:
медвежонок хапал пастью и махал глазами.
Путаясь в шнурках, бросился Антон Петрович на ту сторону.
Сердце его так билось, точно кто нарочно напугал его из-за угла, и он долго не мог отдышаться.
Баланцев, ничего не понимая, тоже поспешил и стал было прощаться.
Но, где там! Антон Петрович ни за что не хотел отпустить: и праздник и торопиться некуда, а главное –
– Одному в праздник особенно скучно.
В комнатах на Таврической, куда благополучно добрались приятели, разговор продолжался о Маше.
Размечтавшийся Баланцев горы городил, отравляя взмученное сердце.
Овсевна старуха на свой страх стряпала, Бог знает что.
Отравленный Баланцевской мечтой, размечтался и сам Антон Петрович.
В комнатах ему было свободнее и душа его, не разрываемая хлывом уличных вещей, могла свободно сновать свои мечты.
А размечтался Будылин о женитьбе, как он женится на Маше –
– Но как же все это произойдет?
Ведь, он же не умеет и самых обыкновенных вещей делать: он как следует, по-человечески не может ни умыться, ни высморкаться, и ест, черт знает как, и притом же метеоризм, а лицо –
– У меня лицо флуоресцирует. Как сахарная голова82 или керосин. Голубчик, Алексей Иванович, научите!
Антон Петрович хныкал, охваченный нетерпением.
– Насчет лица не ручаюсь. От метеоризма верное средство касторка. А в остальном научу. Слушайтесь и подражайте. Согласны?
– Согласен. И насчет лица –
Баланцев все показывал на себе: слушайтесь и подражайте!
Ходили в ванную комнату и там плескались.
Не раз Баланцев заставлял повторять умывальные свои приемы, но толку не было – Будылин по-прежнему перетирал пальцы.
Потом, желая научить сморкаться, Баланцев запрокидывал голову и смотрел в потолок –
Антон же Петрович, взгромоздившись на табуретку, перебирал на верхней полке самые пыльные книги, чтобы пылью вызвать чёх.
И оба чихали.
– Вот так! зажмите нос платком – учил Баланцев, – та-ак!
А толку никакого не выходило: платок был сам по себе, а нос сам по себе.
Оставалась еда: надо было показать, как есть без чавка и всхлипа.
Но эта съестная наука отложена была до обеда.
Что же касается лица, – без пудры ничего не поделаешь.
– Надо прежде всего обзавестись тальком и одеколоном!
А ни талька, ни одеколона у Будылина не водилось.
– И поверьте, Антон Петрович, женские руки и любящий глаз все исправят и всему научат! – утешал Баланцев бестолкового и безнадежного приятеля.
* * *
После обеда, который долго тянулся и по беспричинному позабытию Овсевны, – старуха ничего не соображала! – и за трудной съестной наукой, после всех проб и примеров, сели чай пить.
Время философствовать –
Но какая же тут философия, когда решалась судьба.
И притом Баланцев…
Антон Петрович украдкой кивнул брандмауеру:
«Не могу, мол, на людях, извини!»
Чем же занять время?
Как чем? День особенный, надо было подумать о вечерних развлечениях.
– Такого дня больше никогда не задастся! – так и сказал Антон Петрович, чувствуя, что вступает в новую полосу жизни, – а может, на немножечко прикурнуть?
– Я решительно против, – оборвал Баланцев, – а женитесь, с этим придется расстаться навсегда.
– Ну когда-то еще!
Антон Петрович, довольный, отхлебывал чай.
Баланцев, в глазах которого играли самые невозможные затеи, не спускал глаз с приятеля.
– Антон Петрович, что я подумал? Знаете что? вам следует для большей начальности переименоваться.
– Как переименоваться?
– Ну переделайте себя, по крайней мере, из Антона в Антония.
– Что-то монашеское. Я не хочу.
– Да кто же говорит про монашеское, – наоборот. А то что такое Антон? Антон Горемыка83, Антон Рубинштейн84, Антон Чехов, – то ли дело Антоний, – Антоний Будылин.
– Если для нее так приятней, я согласен. Да, я согласен – и подумал: «Antonio Deo Sancto», памятник на Сытном рынке, гранит!» – а фамилию-то как же? Я готов, если нужно, и фамилию. Фамилия у меня не особенная: дед был Бадулин, отец переменил в Будылина, и, может, мне переделаться?
