— Как ты это делаешь? — произнесла она пересохшими губами.

Антон вздрогнул и с трудом приподнял голову.

— Я видел… тот же сон… что и ты… — хрипло ответил он. — Не в первый раз… Ты оставила капитанский доступ, и я разблокировал твой чип, чтобы тебя разбудить. Рич думал, что я не смогу, но Мари… всё ещё…

— Даже ребёнок догадается, что система чипов не способна позволить пилотам вести мысленный диалог. Только на уровне эмоций и чувств. Телепатическая способность не является привилегией нашей расы, — возразила Нина. — Хочешь сказать, ты позвал меня через чип?

— Ты права, с людьми не работает… или, по крайней мере, не со всеми. Не чип делает нашу связь особенной, а ты. В тебе причина.

— Во мне?

Антон не ответил, снова опустив голову. Между ними повисло тягостное и безысходное молчание. Нина подождала ответа, и когда не услышала его, обвела взглядом лабораторию. Было не ясно, прослушивают их или нет, наблюдают или нет, но Нина и без того понимала — шанса на побег нет, хотя, конечно, это совсем не значило, что им не удастся спастись. Она вздохнула, и сердце её пропустило один удар, потому что Антон вдруг заговорил.

— Помнишь, после первого опыта синхронизации я спрашивал тебя о твоих снах?

— Конечно.

Он тяжело вздохнул.

— Пришло время рассказать тебе всё…

— Всё… — Нина усмехнулась, но тут же скривилась, почувствовав головокружение и тошноту. Всё-таки за последние галактические сутки она потеряла сознание дважды, и это не могло не сказаться на её состоянии, но Нина, на удивление, быстро приходила в себя, — сколько тайн хранит Антон Чехов?

— Не обижайся, это было слишком важно, никто не хотел, чтоб ты знала… просто… это может быть последний шанс рассказать.

С самого начала их работы Антон недоговаривал, забывал рассказывать о важном, но сейчас это действительно не имело значения. Будущее казалось если не туманным, то весьма трагичным. Успеет ли кто-то прийти за ними? А если да, то для того ли, чтобы спасти? Нина даже не знала, есть ли кто-то на Авроре, принявший их сторону? Известно ли Совету о происходящем? И не замешан ли в этом сам Совет?

— Я тот мальчик из твоих снов, — выпалил Антон, прерывая ход её мыслей и погружая их в полный хаос.

Нине потребовалось несколько долгих минут, чтобы осознать весь смысл сказанной им фразы. Она затаила дыхание, прислушиваясь к своему, казалось, небьющемуся сердцу, и отрицательно покачала головой.

— Нет. Нет, этого не может быть. Я бы помнила, я бы знала и почувствовала… не может быть.

— Но это так.

— Невозможно… то есть, тогда это значит, ты мой брат? — это открытие пронзило её сердце тысячью стрел, и она на миг позабыла, где они и в какой ситуации.

— Нет. Конечно, нет, Нина, и никогда им не был. По крови мы друг другу никто, но у нас общее прошлое и у наших семей тоже.

Она порывисто вздохнула и выпрямилась, напряглась как струна, игнорируя боль во всём теле.

— Я расскажу только то, что помню и знаю сам, — продолжил он. Последний вздох и первые слова раскололи полумрак лаборатории надвое… слова, которые не должны были прозвучать. — Ты, наверное, знаешь из истории о самом массовом путче против Совета? Это случилось за несколько лет до твоего рождения, мне было пять. В тот день мы с ребятами сбежали смотреть на прибывающий флот к стыковочным шлюзам, куда нам ходить было строго запрещено, а в это время десятью уровнями выше, в больничном крыле, произошёл взрыв. Разгерметизация, разрыв химических хранилищ — погибли все, кто был там в тот момент: женщины, мужчины, дети, и моя семья, вся моя семья. Меня спасло моё любопытство и непослушание. Отец, мама, бабушка и дедушка — их не стало. Из моих родственников в живых осталась только прабабушка, которую я, мягко говоря, знал плохо… То есть, как тебе сказать, мы не общались: ни мои родители, ни мои бабушка с дедушкой не навещали её, но мне говорили, что раньше она состояла в Совете, а после смерти мужа отправилась жить в колонию на Ригеле и больше никогда на «Аврору» не возвращалась. Говорили и о том, что она изменилась, закрылась ото всех и почти не выходила из дома.

— И ты стал жить с ней? — Нина видела, как трудно давался ему рассказ, и желала поддержать, хоть как-то проявить к нему сочувствие.

— Да, — подтвердил Антон, — Меня определили в филиал младшей школы в колонии, и я, по правде сказать, спешил туда больше, чем домой. Алекс не говорила со мной, избегала… иногда казалось, она ненавидит меня за мою внешнюю схожесть с Михаилом, за то, что я олицетворяю сына и внука, которых у неё отобрали. Но в последний год всё изменилось, Алекс стала рассказывать о себе, о муже, о детях и о твоём отце… После её рассказов их невозможно было не полюбить, невозможно было не запомнить… А потом не стало и её. Она оставила мне зашифрованное письмо с единственной строчкой, которую я мог прочесть… «отправляйся с Лео Леоновенсом на «Аврору», поступи в военную школу на факультет разведки, как и твой отец»… Да-да, то самое письмо, которое позже, я дал расшифровывать твоему отцу.

— Твоя бабушка и папа… они были знакомы?

— Нет… Нет, думаю, это нечто большее. Скорее отношения матери и сына, чем просто знакомство. Глубокая дружба, обстоятельств зарождения которой я, к сожалению, не знаю… Твоему отцу было почти сорок, а Элизабет (твоей матери) двадцать восемь, они очень любили друг друга и приняли меня как сына, оформили опеку… только что-то тяготило их, что-то, о чём я пока не имел понятия. Лиззи (так её звал Лео) не могла иметь детей, но очень этого хотела, я слышал, как она плачет ночами, и мне было жаль её, ведь именно ей удалось вытащить меня из отчаяния, помочь пережить потери, дать новый дом и семью… Какое же это было счастье для нас троих, когда долгожданный ребёнок всё-таки родился.

— Я?

— Ты. Мне исполнилось десять, и у меня появилась сестра, которой я никогда не имел. Ровно пять лет я считал тебя сестрой, Нина, а ты меня братом. Мы дружили так, как ни с кем я дружить больше не смог… Как видишь, даже то, что я считал дружбой, таковой на самом деле не являлась, — он замолчал.

Нине показалось, что он плачет, но приглушённый свет и наклон головы не позволяли разглядеть эмоций.

— Выходит, они погибли, когда ты поступил в школу разведки?

— Да. Я как раз сдал последний вступительный экзамен, но не ушёл сразу, а задержался, чтобы переговорить с профессором Томпсоном. Мы вышли и, будто специально, остановились напротив информационного экрана. Никто из нас не успел сказать ни слова, как появилось срочное сообщение о трагедии с фамилией и именами твоих родителей. Исследовательский крейсер «Гаусс» потерпел крушение, крейсер твоего отца… Теперь нам известно, что с ними был и отец Кристины…

Нина завороженно слушала его, ощущая, как бьётся сердце, как тянет и сжимается что-то в районе солнечного сплетения и как на ресницах замирают капли слёз.

— Мы остались одни, — продолжал Антон, — Я уже был достаточно взрослым и понимал, что теперь встанет решение о новой семье для нас, но мне не хотелось, чтобы ты страдала. Я всей душой пытался защитить тебя, стать опорой и поддержкой в такое нелёгкое время, мне казалось, стипендии школы хватит, чтобы обеспечить нас обоих, но Совет, который почему-то разбирал этот вопрос, отказал мне. Несовершеннолетний курсант не мог быть расквартирован на «Авроре» в отдельном помещении без взрослых, а это могло значить только одно — мне предстояло жить в казармах, а тебе отправиться в приют на Ригель, чего я уж точно не желал. И тут появился Джон Фармер. Его жена, так же, как и твоя мать, не могла иметь детей, но в отличие от милой и доброй Лиззи, Эмилия не старалась что-то для этого сделать, она просто жила и ждала удобного момента. Этим моментом, конечно, оказались мы с тобой… я видел, как загорелись её глаза при взгляде на тебя, и с каким холодным равнодушием она обратилась ко мне. Джон клялся, что возьмут нас обоих, что нас не разлучат, но Эмилия выступила против этого. На её стороне был Командующий, ей благоволил Совет, а я оказался беспомощным ребёнком на фоне всех этих людей. И всё же Фармер уговорил жену встретиться со мной… дал последнюю надежду.