Когда вы выходите из расположенного по соседству с домом супермаркета, человек в деловом костюме спрашивает, нравится ли вам покупать в нем продукты. Вы абсолютно честно отвечаете, что вам нравится приходить сюда за покупками и упоминаете вдобавок, что магазин находится недалеко от вашего дома и в нем можно найти очень хорошее мясо по весьма низким ценам. Затем этот человек открывает вам, что видеобригада только что сняла ваш комментарий на пленку и просит вас подписать бумагу, разрешающую им использовать неотредактированный вариант сделанной записи в телевизионной рекламе сети супермаркетов. Согласитесь ли вы подписать бумагу или откажетесь? (Ross et. аl., 1977)

Основное открытие, получившее название эффекта «ложного социального согласия», заключалось в склонности людей оценивать свой собственный вариант выбора в рамках дилеммы как более распространенный и в меньшей степени отражающий личностные диспозиции, чем альтернативный вариант.

Так, люди, заявлявшие, что согласятся подписать бумагу, думали, что большинство обычных людей поступили бы так же, а меньшинству, которое отказалось бы сделать это, свойственна, по всей видимости, необычайная застенчивость или недоверчивость. Те же, кто заявлял, что не подпишет бумагу, считали, что реакция большинства была бы аналогичной, а меньшинство согласившихся необычайно легковерны или склонны к эксгибиционизму.

Данный феномен напоминает другой эффект, названный «эффектом эгоцентрической атрибуции». Отчеты о научных фактах, напоминающих эффект ложного социального согласия, время от времени появлялись в литературе, посвященной социальному восприятию и процессу атрибуции (Holmes, 1968; Katz & Allport, 1931; Kelley & Stahelski, 1970). Окидывая взглядом эту литературу, можно сказать, что предлагаемые в ней интерпретации данного феномена обычно носили мотивационный характер, ставя во главу угла потребность людей ощущать, что предпочтение, отдаваемое ими тому или иному варианту поведения, является рациональным и соответствующим социальной норме.

Росс и его коллеги предположили, что свою роль в этом могут играть и процессы более когнитивного свойства. Они отметили, что в описании ситуаций, с которыми имели дело испытуемые, неизбежно отсутствовала масса ситуационных подробностей и контекстной информации, которая отдавалась на откуп их воображению. Поэтому разные испытуемые неизбежно вынуждены были разрешать для себя двусмысленности, додумывать детали, короче говоря, достраивать воображаемую ситуацию различными способами. И занимаясь этим, они готовили предпосылки для эффекта ложного социального согласия.

Обратимся, например, к тому, что было оставлено за рамками краткого описания воображаемой встречи в супермаркете: как в точности выглядел «человек в деловом костюме» и каким именно образом он преподнес свою просьбу? (Был ли то тараторящий мелкий торговый агент с кольцом на пальце или опрятный и приятный во всех отношениях мужчина, которого крайне неловко было бы разочаровать?) Как вы сами были одеты в этот момент? (Была ли на вас пропитанная потом одежда для бега трусцой или эффектный, с иголочки костюм?) А также, что именно и как именно вы сказали? (Была ли ваша речь свободной и совершенной либо вы отвечали невнятно и это выглядело глуповато?)

Помимо этих содержательных и контекстных подробностей, возникает также вопрос о вашем предыдущем опыте. (Видели ли вы раньше рекламные ролики подобного рода, и если да, то что вы думаете о людях, появляющихся в них?) Встает также вопрос и о том, что вы думали и чувствовали в момент, когда к вам обратились с просьбой. (В каком расположении духа вы находились, и что еще происходило в тот момент в вашей жизни?) Какие именно образы вызвали в вашем сознании само обращение и контекст, в котором оно было сделано? (Чувствовали ли вы опасение «быть использованным», придерживались ли норм, предписывающих помогать любому, кто «честно выполняет свою работу», испытывали ли радость или страх по поводу неординарности самой возможности «быть показанным по телевизору»?)

Очевидно, что некоторые читатели данного сценария дополнят ситуацию большим количеством подобных неуказанных контекстных деталей, чем другие. Несомненно, однако, что то, каким образом Вам удастся разрешить подобные двусмысленности, повлияет не только на избранную вами реакцию, но также и на ваше представление о соответствии собственных действий социальной норме, равно как и на оценку вами «смысла» обеих возможных реакций.

Тот факт, что в устных и письменных описаниях ситуаций существуют двусмысленности, а также вероятность того, что они будут по-разному разрешаться различными людьми, имеет множество следствий, в особенности в мире, где столь многое из того, что мы знаем друг о друге, доходит до нас из вторых рук. Однако проблема семантической двусмысленности ведет к вопросу об универсальности эффекта ложного социального согласия. То есть имеет ли он место только в случае с полученными из вторых рук описаниями гипотетических ситуаций или наблюдается также и при оценке нами реальных действий, которые мы сами совершаем?

Чтобы ответить на этот вопрос, ученые провели исследование, в ходе которого испытуемых поставили перед настоящей дилеммой: их попросили сделать реальный выбор, вслед за чем предложили оценить, поступят ли другие люди так же или по-иному, и атрибутировать их поведение. В ходе эксперимента, который испытуемые считали исследованием «способов коммуникации», их спрашивали, готовы ли они в течение 30 минут походить по студенческому городку с плакатом типа «сэндвич»^{12}, гласящим: «Обедайте в закусочной "У Джо"», регистрируя реакцию своих товарищей на этот «необычный способ коммуникации». Экспериментатор разъяснял испытуемым, что они могут легко отказаться от участия в исследовании с «сэндвичем» и записаться для участия в любом из дальнейших исследований, хотя сам он, естественно, предпочел бы, чтобы они согласились. Сначала он спрашивал об их собственном решении, затем о том, каким, на их взгляд, могло бы быть решение других студентов, и, наконец, просил высказать суждение о личностных качествах двух человек, уже согласившихся или уже отказавшихся от участия в эксперименте при наличии аналогичной возможности выбора.

Использование «реальной» дилеммы подтвердило выводы, сделанные в ходе исследования с вопросником. В целом, те испытуемые, которые согласились носить на себе «сэндвич», утверждали, что 62% студентов сделали бы то же самое. Те же, кто отказался от этого, считали, что лишь 33% согласились бы выполнить просьбу экспериментатора. «Согласившиеся» и «несогласившиеся» испытуемые расходились также в оценках сравнительной диагностичности согласия или отказа двух участников эксперимента носить на себе «сэндвич». Как и предполагалось, «согласившиеся» испытуемые высказывали более уверенные и экстремальные суждения о личностных характеристиках своего «несогласившегося» товарища, в то время как «несогласившиеся» более уверенно судили о личностных качествах «согласившегося» товарища.

Исследование с «сэндвичем» показывает, что эффект ложного социального согласия имеет отношение не только к оценкам воображаемых реакций на туманно очерченные сценарии. Подобно воображаемым событиям, реальные ситуации также могут интерпретироваться по-разному.

Так, испытуемые, представлявшие себе, что приключение с «сэндвичем» вызовет насмешки их товарищей, или те, кто ожидал, что экспериментатор воспримет их отказ от участия спокойно, либо те, кто расценивал всю ситуацию как испытание на склонность к конформизму, скорей всего отказались бы носить плакат. Они были бы также склонны считать, что люди, которые пошли бы при данных обстоятельствах на уступки, должны обладать необычными или экстремальными личностными качествами. Напротив, те, кто воображал, что их товарищи будут аплодировать их физической силе, или считал, что их отказ от участия встретит скептицизм и подтрунивание со стороны экспериментатора, либо те, кто воспринимал всю ситуацию как тест на «зажатость», скорее всего согласились бы носить плакат. Они в свою очередь были бы склонны полагать, что именно те, кто отказался при данных обстоятельствах от сотрудничества, являются «белыми воронами», чье поведение нуждается в объяснении исходя из их личностных качеств.