И все-таки как же мы можем так заблуждаться?
И все-таки, как же мы можем допускать столь серьезные ошибки в таких важных вопросах? Зачастую подобный вопрос ставится в терминах теории эволюции. Суждения о других людях часто важны для выживания, и поэтому было бы странно, если бы мы столь серьезно в них заблуждались. Как отмечали Эйнхорн и Хогарт (Einhom & Hogarth, 1978), использование подобных эволюциони-стских аргументов применительно к психологии является крайне опасным. Один тот факт, что та или иная способность явно имеет огромное значение для выживания, не означает еще, что тот или иной конкретный организм должен обладать ею. Жизнь зеленой макаки, например, постоянно подвергается угрозе со стороны леопардов и питонов. Однако экспериментальные тесты показали, что наиболее, на первый взгляд, явные признаки, указывающие на близость леопарда (такие, как труп газели на ветвях дерева), не вызывают у макаки тревоги. Подобным же образом она не узнает и след питона (ни на вид, ни по запаху).
Кроме того, возникает вопрос: действительно ли суждения о личности, подобные тем, которые мы обсуждали выше, были столь уж важны для человеческих существ в тех условиях, в которых формировался человеческий род? Один из критиков теории социального восприятия охарактеризовал ее как «социальную психологию чужаков», утверждая, что заблуждения, свойственные нашим суждениям о чужих людях, могут не иметь никакого отношения к нашим суждениям о близких. Очень похоже, что и данная характеристика и данное утверждение верны, по крайней мере, во многом. Обыденная теория личности, рассмотренная в данной главе, может быть применима в основном к суждениям о людях, которых мы знаем недостаточно хорошо. Идея же об эволюционной полезности применима скорее к суждениям друг о друге находящихся в близких отношениях особей из стада древнейших гоминид или из племени первобытных людей, чем к их суждениям о чужаках.
Таким образом, простого учета базовых частот поступков конкретного знакомого индивида в конкретной знакомой ситуации было бы почти достаточно для вполне точного предсказания его поведения в условиях повседневной жизни первобытных людей. Возможно, более изощренные методы анализа и не нужны были до тех пор, пока люди не начали торговать и путешествовать, а значит, встречать других людей, ведущих себя и думающих по-иному.
Бесспорно, в наши дни многие проводят большую часть своего времени вовсе не в обществе близких людей, будучи вынужденными выносить важные суждения о практически незнакомых людях. Поэтому описанные нами ошибки обыденной теории личности нельзя рассматривать лишь как простительные маленькие слабости, свойственные человеческой природе.
Далее мы обратимся к тому, что же вытекает из «прогностических провалов», описанных нами в данной главе. Не служат ли они причиной хаоса, возникающего при наших попытках согласовать собственное поведение с поведением других? Кажется, нет, и в этом состоит парадокс. Мы постоянно имеем дело с неблизкими нам людьми; мы придерживаемся ошибочных теорий о предпосылках их поведения, но при этом нам все-таки удается каким-то образом доводить начатое до конца без того огромного числа прогностических ошибок, которые мы, теоретически, должны были бы допускать ежедневно. Что же избавляет нас от них? Именно этим вопросом мы сейчас и займемся.
Глава 6. Связность повседневного социального опыта
Разграничение в науке — смешение в реальности; Когда люди сами формируют свою среду; Преемственность поведения в течение жизни; Ситуации, субъективные интерпретации и личность
Эту главу мы начнем с личного признания. Несмотря на все данные о согласованности поведения, полученные в ходе объективных исследований (описанных в гл. 4), и несмотря на все, что нам известно о когнитивных иллюзиях и недостатках обыденных предсказаний поведения (описанных в гл. 5), мы продолжаем считать, что наш с вами социальный мир населен людьми, которые ведут себя достаточно отличным друг от друга образом и по большей части весьма согласованно. Мы утверждаем, что жизнерадостный фигляр Чак из общежития первокурсников, застенчивый компьютерный гений Норберт, получивший стипендию Массачусетского технологического института, и хулиган Буч, наводивший некогда ужас на весь третий класс, были совершенно разными людьми, отличаясь своим поведением друг от друга, равно как и от остальных своих товарищей, не только в какой-либо одной отдельно взятой ситуации, но и во многих других различных ситуациях. Более того, мы не можем позволить убедить себя в том, что наши стереотипы и ожидания в отношении упомянутых людей подвержены тенденциозному влиянию наших субъективных интерпретаций настолько, что заставляют нас усматривать различия в их поведении и его согласованность там, где их нет и в помине.
Мы не отрицаем, что наши интерпретации поступков людей зачастую учитывают наше знание об их поведении в прошлом, а также наше общее впечатление от них как от личностей. Мы признаем, к примеру, что хотя мы и воспринимаем ярко-красные подтяжки Чака как комический атрибут, призванный привлечь внимание, однако увидев те же самые подтяжки на Норберте, мы отнесли бы это на счет его странного представления о моде либо решили, что он уделяет недостаточно внимания своему внешнему виду. Аналогичным образом, вспоминая, как во время обеденного перерыва Буч спокойно сидел у края игровой площадки, мы не станем пересматривать свое представление о его агрессивности или считать его самоустраненность доказательством какой-либо несогласованности в его характере или темпераменте. Напротив, мы отнесли его поведение на счет подавленного состояния, а молчаливость расценили как свидетельство того, что, сидя у края площадки, он замышляет новый «террористический акт». Подобные атрибуции никогда бы у нас не возникли, если бы похожую самоустраненность демонстрировал ребенок, имеющий репутацию гораздо менее агрессивного существа.
Однако, соглашаясь с тем, что наши интерпретации подвержены влиянию подобных тенденциозностей, мы не признаем себя повинными в какой бы то ни было интерпретационной глупости. Напротив, мы будем настаивать на том, что были правы, придавая значение нашему предшествующему опыту и более общим впечатлениям о людях, и что всецело «непредвзятая» интерпретация скорее увела бы нас в ложном направлении, чем наставила бы на «путь истинный».
То же самое мы можем утверждать и в отношении нашей роли предсказателей событий реального мира. Хотя мы признаем, что нас зачастую можно обвинить в излишней самонадеянности, мы все же будем утверждать, что многие из наших предсказаний происходящего в реальном мире были в высокой степени точными. Мы убеждены, что после неудачного выступления в первом тайме тренер Уиплэш будет ругать свою команду последними словами, что тетушка Эдит будет настаивать на пении псалмов во время следующей брачной церемонии и что старина Чарли согласится подбросить нас в аэропорт рано утром в воскресенье (а принимая нашу благодарность, махнет рукой, уверяя, что для него это не составило «ровным счетом никакого труда»). И мы будем утверждать, что наш прошлый опыт гораздо чаще подтверждает, чем опровергает нашу уверенность в подобного рода предсказаниях.
В самом деле, чем больше размышляешь о реалиях наших повседневных отношений друг с другом, тем труднее становится принять выводы, которые, по всей видимости, следуют из «объективных» исследований кросс-ситуативной согласованности поведения, описанных в главе 4. Мы не подвергаем сомнению то, что тенденциозность восприятия, мышления и, возможно, даже мотивации могут заставить нас увидеть больше согласованности и предсказуемости поведения, чем это подтвердил бы любой объективный анализ. Однако в то же время мы подозреваем, что эти объективные исследования поведения на самом деле не отражают согласованность и предсказуемость в той степени, которая реально существует в повседневных социальных взаимодействиях.
