Густаво дожевал свой ужин и сказал:

— Но теперь, когда ты настолько знаменит, ты же вполне можешь уйти и все равно остаться знаменитым, нет?

Я покачал головой.

— Понимаешь, тут замануха еще не кончилась. Когда ты получаешь первую награду и первый отпуск, то в придачу с ними идет и еще некоторое эфирное время. Некоторый медийный ресурс. Тебя прославляют по телевидению и в глянцевых изданиях, все такое, дают почувствовать вкус настоящей славы. А потом тебе предлагают подписать дополнительное соглашение к контракту… И по нему ты обязуешься служить не меньше определенного времени, а взамен твой «медийный ресурс» умножается. Если ты подписал контракт на десять лет и получил орден — тебя будут прославлять многократно интенсивнее, чем другого парня с такой же наградой, но обычным контрактом. В общем, у меня был выбор: отслужить еще четырнадцать боевых дней и уйти, канув в безвестность на пенсии и так и не став настоящим рыцарем современности, или подписать контракт. Вот примерно так это работает. Не все такие, как я, и не всем везет так, как мне. Большинство либо погибает, либо так и остается величиной в своем родном городе и не более. Многие получают свои пять минут славы и погибают позднее. Еще некоторые получают и славу, и деньги, и уходят, отслужив несколько лет.

— И ты выбрал подписать…

Я покачал головой.

— Нет. Выбор был сделан еще до поступления, из идейных и принципиальных соображений. Даже имея туманные представления о том, каково быть знаменитым, я все равно заранее знал, что иду не на двадцать дней.

— Хм… И сколько тебе осталось служить?

Я зевнул.

— «Призрак» Ковач уже никогда не станет гражданином Ковачем. Пожизненный контракт.

Три дня прошли в тишине, не случилось ничего интересного. Правительственные войска не предпринимали никакой видимой активности, бронеходы практически не высовывались из столицы, конвоев не было.

Почему не было конвоев, удалось узнать от «своих» людей в правительственных учреждениях: бункера практически полны готовым к продаже сырьем, Саламанка ждет торговый корабль, чтобы провернуть крупную сделку, и затишье ему на руку больше, чем нам. Пока нет боев и стычек, проще делать вид, что все чудесно и партизаны — ну так, мелкая заноза в заднице. Ну а служба безопасности не дремлет, копает потихоньку. Правда, тоже без видимых результатов: арестовали пару парней за граффити и на этом все.

При этом Саламанка после фиаско с вертолетной атакой больше не предпринял никаких действий по восстановлению работы нефтяной промышленности, словно его это не особо и тревожит.

— Я чувствую себя дураком, — признался по этому поводу Антон. — Наша успешная операция привела нас не к успеху, а к провалу: Саламанка отправил всех работников обоих комбинатов в неоплачиваемый отпуск, свалив вину за это на нас. Примерно пятьсот человек остались без работы, и злы они на нас…

Я проводил время за тренировками, восстанавливая форму после госпиталя, и гонял тесты на стабильность систем «Мародера», Густаво и Сабрина — мелкая все еще дуется, как мышь на крупу — возятся с каким-то хитрым планшетом для бронехода. В общем, скукота.

А на четвертый случилась стычка между бойцами засады и проезжавшим мимо вооруженным бронеавтомобилем.

Куда и зачем держал путь экипаж бронемашины, неизвестно, но факт есть факт. Группе удалось благополучно подорвать машину на заложенной на обочине управляемой мине, у «Пумы» оторвало два колеса из шести и едва не перевернуло. Но когда партизаны бросились к автомобилю, его экипаж внезапно оказал сопротивление. Группа потеряла одного человека и отошла. Завязалась перестрелка.

Командир партизан решил произвести обходной маневр и подобраться к машине с той стороны, на которую она накренилась, но когда четверо бойцов перебегали дорогу в сотне метров впереди, орудие «Пумы», которое до этого в бою не использовалось, дало три быстрых выстрела, и один снаряд, фугасный, попал по обходящей группе. Одного буквально разорвало в клочья, второму оторвало руки и он почти сразу скончался, а остальных двоих жестоко посекло осколками.

Видя, что дело обернулось худо, командир принял решение отходить. Дорогу забросали самодельными дымовыми шашками из целлулоида и под прикрытием вытащили обоих раненых. Экипаж бронемашины воспользовался этим обстоятельством для собственного отступления и таким образом тоже спасся.

Итог стычки оказался сильно не в нашу пользу: у нас трое погибших и двое покалеченных, которые уже не смогут воевать никогда. Противник же потерял только бронемашину: когда к ней прибыла группа побольше, то нашла только брошенный броневик и еще кое-какое имущество внутри: немного оружия и боеприпасов, в основном. Ну и немного следов крови: у врага тоже был минимум один раненый. При том, что «Пума» — машина шестиместная, правительственные солдаты вышли из этого боя победителями, хоть поле боя и осталось в конечном итоге за нами.

— Какой провал! — сокрушалась Дани. — Такие жертвы — и напрасно! Всухую нас сделали, хоть у нас была инициатива и двойное преимущество в числе!

Я пожал плечами:

— У этого провала очень простая причина, и называется она — «профессиональная армия». Это нормально, что вчерашние работяги проиграли тем, чья работа — война. Толковый сержант, явно толковее давешнего летчика, и выученные солдаты, не теряющие головы — вот и все.

— Да уж, с пушкой они нас подловили, — печально согласился Кастильо. — Признаться, я даже не знаю, что мне теперь с командиром группы делать?

— Ничего, — посоветовал я. — Он как бы не военный, броневик вблизи, может быть, ни разу и не видел. Тут дело в том, что броневик накренился на правый борт, наши бойцы атаковали слева. То есть, даже поверни наводчик башню, пушка все равно смотрела бы поверх голов. Вот командир группы и решил, что пушка выведена из строя… Понимаешь, опыт бывает двух типов: свой и чужой. Чтобы получить чужой, нужно иметь того, кто им поделится. То есть, военного инструктора. Но у вас с этим туго, значит, приходится учиться на своем горьком опыте. Как по мне, то командир, сделав ошибку, принял верное решение с учетом новых обстоятельств. Если бы он продолжил бой — раненые не выжили бы, и наши потери стали бы еще больше. То есть, раненые уже и так невозвратно потеряны, но, понимаешь, своих бросать нельзя. Чисто по-человечески и с точки зрения морального состояния войска все правильно. К тому же, главная потеря Саламанки — именно бронемашина. Сколько там у него этих «Пум»? Шесть или семь?

— Семь.

— Осталось шесть. Он потерял семнадцать процентов своего парка тяжелых машин, в то время как экипаж — лишь полпроцента его личного состава. А где сам броневик?

— Мы отбуксировали его в лес и спрятали, — сказала Карла, — чтобы Густаво взглянул, можно ли его починить. А что?

— Меня интересует его орудие.

Мы с Густаво обсудили, возможно ли снять пушку и переделать в оружие для бронехода. Инженер заверил меня, что в теории ничего сложного, у него есть нужное оборудование. Что ж, если получится — у меня появится очень серьезный козырь калибра сорок миллиметров.

— Только я плохо представляю себе, как совместить прицельные системы пушки с системами бронехода, — признался Густаво. — Надо будет разбираться.

— Не нужно никаких систем, — сказал я. — Мне хватит мушки и целика. Ну и лазерную указку присобачь.

— Хм… На бронеходе можно целиться мушкой и целиком?

Я усмехнулся.

— Угадай с первого раза, почему бронеходчиков тренируют в рукопашном бою и стрельбе, если они не участвуют в боях как пехотинцы.

На следующий день произошло сразу несколько примечательных событий.

Рано утром в столице какой-то парень бросил в машину службы безопасности самодельное взрывное устройство. Один служащий СГБ погиб, остальные получили ранения, а парня, ясен пень, арестовали часом позже, ибо конспиратор из него оказался куда хуже, чем взрывник. Но для Саламанки это очень неприятный сигнал: впервые вооруженную борьбу начал человек, не входящий в число повстанцев.