Однако дрон, управляемый оператором с замаскированного пункта наблюдения в сорока километрах от нужной точки, сумел благополучно добраться до лагеря Муньеса и передать оператору картинку. По словам этого самого оператора, в лагере не нашлось ни единой живой души, сам лагерь уничтожен, материальные ресурсы сожжены. Несмотря на обилие воронок, не нашлось ни единого указания на то, что атакующие бронеходы понесли какие-то потери.

— Ну а что ты хотел? — задал я риторический вопрос. — Пехота даже при наличии противотанковых средств может бороться против бронеходов только в том случае, если им благоприятствуют позиция и условия боестолкновения. Если лагерь Муньеса такой же, как этот — ну, тут без вариантов.

— Проклятье… Но как же так вышло, что бронеходам удалось подкрасться незамеченными?

Я пожал плечами.

— А в чем тут сложность? Ты же и сам мог заметить, что бронеход производит меньше шума, чем машина. Просто потому, что двигатель внутреннего сгорания, сжигающий ПКЖ, шумит, а псевдосустав Роя-Батти — нет. Когда бронеход идет по бетону или асфальту — львиная доля шума от громыхания. Аккуратное продвижение по лесной почве куда тише. Ну и я держу пари, что подошли они не со стороны дороги, а через лес напрямую.

— М-да… Но как же они успели вернуться так быстро после отправки к северным шахтам?!!

— А что, если это не та группа?

Дани переглянулась с Хуаном и Антоном.

— Погоди… ты хочешь сказать, что в этот раз бронеходы Саламанки действовали не под руководством «Черной Пантеры»? Или же «Пантера» пересела в другой бронеход, а ее собственный с другим пилотом ушел прочь для отвода глаз?

Я хмыкнул.

— Спорю, что нет. Если бронеходчик красит свой бронеход, то явно не для того, чтобы ходить в бой на некрашеном или позволить самозванцу кататься на своем. Напоминаю, что хоть «Пантера» и не ровня мне в плане боевых талантов, у нее все же имеется стаж слегка побольше моего, потому что к моменту моего первого боя в роли ведомого она уже командовала звеном в четыре машины. И я не вижу ничего удивительного в том, что она за не такой уж и короткий промежуток времени натаскала бронеходчиков Саламанки настолько, что они стали способны на самостоятельные действия.

Ближе к вечеру появилось несколько человек из лагеря Муньеса, которым удалось улизнуть живыми, и от них мы узнали, что в действительности произошло. Как я и предположил, четверка бронеходов появилась не со стороны просеки, выводящей на дорогу, а из чащи. Они шли без какого-либо сопровождения, только лишь вчетвером, потому атака застала лагерь врасплох. Попытки подорвать мины ничего не дали, потому что часовой на пункте управления минами попутал триггеры, да и мало было мин с той стороны.

Затем бронеходы метнули по гранате — в каждой примерно по пятнадцать килограммов взрывчатки — и в одно мгновение уничтожили половину лагеря, а затем принялись расстреливать разбегающихся повстанцев из пулеметов винтовочного калибра на поясе и тяжелых автоматов. По словам выживших, это были более крупные образцы, нежели уже известные им «тринадцатки», но более точной информации от них я не получил: узнать тип оружия издали мог бы только я, но не они.

Никто из спасшихся не видел там черного бронехода, но нам стали известны бортовые номера двух машин: «нольпервый» и «нольшестой».

— Ну вот, все сходится, — сказал я. — Саламанка отправил в рейд четырех своих пилотов, командовал звеном один из «старой гвардии». Шесть идут в обманный маневр, четыре в рейд, пять защищали столицу. Грамотно. И сам рейд грамотный. По большому счету, чего-то такого я и ожидал: ты принял контрмеры после появления у Саламанки «Пантеры», а Саламанка принял контрмеры после появления у ПЛА меня. В общем, самое время вернуться к утреннему обсуждению: либо мы изо всех сил пытаемся выиграть эту войну, либо ее выиграет Саламанка. А вот эта твоя недовойна в духе «и то не тронь, и это не разрушь» — путь к поражению.

Кастильо, Дани Рохас и некоторые другие командиры провели несколько часов в весьма напряженных спорах, а я тем временем спросил всю наличную информацию по космопорту и силам, его обороняющим.

— Так у тебя все-таки есть идея, как удушить Саламанку через космопорт? — спросил Антон.

— У меня ее пока что нет, потому что нет никакой информации. Но захват космопорта и прочное его удержание — это, конечно, самый простой способ выиграть войну, ничего не разрушая.

Разумеется, это был очень неправдивый ответ: нельзя захватить кусок бетонного поля, укрепленного только дотами и траншеями, имея менее пятисот человек и один бронеход. Верней, захватить-то можно, а вот удержать против пятнадцати бронеходов не получится совсем никак. Мой план немного в другом: если ситуация повернется совсем худо, у меня останется последний выход. С учетом того, что площадка, занятая чужим шаттлом, является территорией того государства, которому принадлежит шаттл, Саламанка не сможет вести ожесточенные боевые действия вблизи от космопорта. И тут уже неважно, сильно ли уважает диктатор международное право, важно, что нападение на шаттл сделает планету «черной дырой», местом вне маршрутов, запрещенной территорией, куда очень нескоро кто-либо рискнет прилететь, и в результате колонию ждет скорый крах. Если же на шаттле еще и жертвы будут — могут случиться и более тяжелые последствия, нежели изоляция, и крах настанет совсем уж быстро.

Собственно, мой расчет даже не на то, что я прорвусь к шаттлу, а на то, что я, сидя в бронеходе, подойду к космопорту и выдвину простой ультиматум: если я не улетаю на этом шаттле — это будет последний визит невоенного судна в истории Нова Эдемо. Саламанка будет даже рад, если я покину его планету без боя.

И у этого плана всего один изъян: дома мне придется очень многое объяснять, причем отнюдь не с позиций триумфального героя в сверкающих доспехах, а список обвинений будет длиной с мою руку. Тем не менее, все-таки у меня есть запасной выход. Наличие альтернативы — всегда хорошо.

Так что Кастильо придется принимать волевое решение: либо он воюет, либо к черту всю эту затею.

На следующий день мы получили дополнительную информацию от одного из местных, который у самой столицы сфотографировал группу из пяти бронеходов. Характерно, что это были все те же четыре бронехода, совершивших налет на лагерь, и с ними еще пятый, под номером «ноль-четыре», весь увешанный тем, что я определил как навесную броню рейховского производства. При этом выжившие этого бронехода не узнали.

— Это комплект типа «Рейтар» четвертого класса или даже третьего, — пояснил я Антону и остальным, — универсальный набор для увеличения бронезащиты бронеходов. Совместим со многими моделями, включая и «Мародера». Обеспечивает защиту от боеприпасов калибра двадцать пять миллиметров и тому подобных, от бронебойных и подкалиберных — до двадцати миллиметров. Моя «тринашка» его не пробьет вообще.

— Ну и что в таком случае делать?

Я пожал плечами.

— Не встречаться с ним. Это не очень большая проблема, так как общий вес бронекомплекта превышает шесть тонн, или минимум четыре, если вешать только на самые важные места. «Мародер» с такой нагрузкой становится крайне медленным и теряет способность ездить.

— Даже так?

— Да. Встроенные в подошву гусеницы от такого веса быстро ломаются, если бронеход попытается на них поехать. Верней, не сами гусеницы, а система подвески. Собственно, потому-то этот бронеход не участвовал в атаке: он просто кое-как ковылял следом за ударной группой и оставался в прикрытии на случай, если бы объявился я. Но, в общем, нам нужен очень агрессивный новый план, потому что при таком обвесе бронеходов Саламанки мы теряем возможность вести оборонительные бои. Я бы еще смог что-то сделать один на один, но при атаке группы бронеходов шансов никаких.

— Вообще-то, у нас уже есть как раз такой план, — сказала Дани.

— Ну-ка, ну-ка.