— Окей, с шахтерами проехали. А вот банда есть банда. Кто твой командир, Антон?

— Никто. Лидер восставших — я.

— Нет командира — не солдат. Не солдат, но вооружен — военный преступник. Точка.

Дани скрестила руки на груди.

— Кирин, у тебя нестыковка в логике. Самый главный командир не может иметь командира, ведь в любом случае кто-то должен быть самым главным. Кто командир главнокомандующего твоей армии, а? У него нет командира, а значит, он не солдат, так?

— У главнокомандующего армии Содружества есть командир — Верховный главнокомандующий.

— А у Верховного кто командир?

— Никто.

Дани широко ухмыльнулась:

— Отсюда следует, что Верховный главнокомандующий — не солдат. Парадокс?

— Лучше б ты была шахтрисой, Дани, тогда твоя тупость не вызывала бы удивления. Да, Верховный главнокомандующий — действительно не солдат. Это премьер-министр, и он штатский человек. Так в любом цивилизованном государстве, что Верховный главнокомандующий — не военный. А если он все-таки военный — то это уже хунта. Что в глазах галактического сообщества мало отличается от терроризма.

— Да черт подери, твой император, между прочим — военный офицер! Следовательно, Содружество — хунта?

— Нет слов… Мой император, Кирсан Третий — полковник авиации. Полковник всего лишь. Во время войны он не может менять премьера, ибо это конституционная монархия. И если вздумает лично воевать за штурвалом аэрокосмического перехватчика, как он делал в бытность принцем, то будет подчиняться премьеру, и даже не напрямую, а через кучу генералов и маршалов. Короче, господа террористы, ваш блестящий план — ну или блестящий план того мудилы — не сработает просто потому, что вы террористы и потому с вами дела иметь не будет никто, даже если вы и свергнете Саламанку. Есть еще вопросы?

Антон кивнул.

— Есть один. В истории Содружества полно героев-повстанцев, которые не попадают под определение солдата, поскольку сами были лидерами восстаний против всяких диктаторов. Тут вопрос даже не в том, почему их почитают как героев, а в том, почему к нам будет иное отношение?

Я вздохнул.

— Ну, если быть совсем уж точным и говорить юридическим языком, то есть такое понятие как «законный комбатант». При этом солдат — это законный комбатант, выступающий от лица суверенного государства. Только государство может иметь армию и солдат, которые сражаются от его имени. Однако в ряде случаев законным комбатантом может быть лицо, не состоящее в регулярной армии. Всякие ополчения и восставшие будут признаны законными комбатантами, то бишь уравнены в правах с солдатами, если они соответствуют всем четырем требованиям к солдату, с заменой требования формы на требование всего лишь ясно видимого опознавательного знака, а также контролируют значительную территорию. В таком случае эта территория выступает «заменой» наличию суверенного государства, считается, что эти люди сражаются от имени этой территории и ее населения и таким образом юридически тоже являются солдатами.

— Ну так мы и контролируем восемьдесят процентов территории, — хмыкнул Антон. — Этого хватит?

— А что насчет четырех требований? — снова съехидничал я.

Он чуть помолчал и сказал:

— Ну, до сего момента мы не соответствовали определению солдат, факт. Но что, если мы станем армией?

— У меня есть определенные сомнения в осуществимости этого намерения, — сухо ответил я.

Антон усмехнулся:

— Саламанка тоже сомневался, что у нас что-то получится. У нас получилось много больше, чем он думал, и мы бы справились, если б только Саламанка не притащил сюда наемницу, которая загнала нас в угол за пару месяцев. Так что, если мы вот возьмем и начнем соответствовать этим четырем требованиям — тогда у нас получится?

— Без понятия, получится ли, но тогда вы хотя бы не будете бандитами.

— Ну и что ты тогда скажешь?

Я хмыкнул.

— Я уже сказал. Я слабо представляю, как ты превратишь партизанский сброд хотя бы в нормальное ополчение.

— Да легко. Введение опознавательного знака… Оранжевые или желтые повязки на рукавах сгодятся?

— Вполне. Только я напоминаю, что их нельзя снимать. Ни при каких обстоятельствах. Ты не сможешь сказать бойцу, дескать, сними повязку и сходи посмотри, если ли в деревне противник.

Кастильо вздохнул.

— Да, я понимаю, люди, у кого семья в Просперон, даже не смогут пойти ее повидать. Но раз такие правила войны цивилизованных государств — придется соблюдать. Раньше мы воевали по-партизански и иначе не могли, но с тобой на нашей стороне ситуация меняется в корне.

— Так а я пока еще не на вашей стороне, — усмехнулся я. — Вначале станьте армией. И вообще, я не собираюсь принимать участие в самоубийственной авантюре, если вы и правда в самый угол загнаны — за вашу родину умирайте сами, а у меня своя для этого есть.

— Справедливо. Дани, обрисуй ситуацию.

Дани кашлянула и вынула из кармана планшет с картой на экране.

— Вот, это обжитые земли. Вокруг — либо бескрайний лес, либо открытая степь. Выжить без снабжения там нельзя. Здесь Просперон — четверть миллиона населения. Вокруг еще шесть небольших городов, фермы и деревни. Всего чуть меньше миллиона населения. Процентов восемьдесят оного поддерживают нас как минимум морально. Столица под полным контролем Саламанки, все остальное он контролирует, только пока там находятся его войска. Этих самых войск, если считать и так называемую самооборону, то есть армию, и жандармерию — четыре тысячи человек, из которых половина всегда в Просперон. Армия Саламанки измотана войной, потому в боеготовности у него в лучшем случае треть. По тревоге он может поставить на ноги всех, но в таком режиме долго они не продержатся, армия недовольна затянувшейся революцией. Саламанка вынужден делать вид, что все фигня, и его люди живут по принципу «день на службе — два дома». По факту, вся территория кроме столицы — наша, чтобы заставить какой-то город работать на себя, туда надо пригнать солдат и жандармов.

— В смысле — работать на себя?

— Саламанке нужны деньги. Он продает ископаемые, но чтобы шахты работали — их надо охранять и погонять рабочих. Я же говорю, население на нашей стороне, и по факту наше дело правое. Когда ресурсы добыты — их надо отвезти на комбинат, причем все требует охраны: и комбинат, и конвой с грузом. Рабочие не хотят работать на Саламанку добром, это делают неохотно в обмен на пайку или деньги, жизнь стала тяжелой в последнее время. Многие сбегали на фермы работать, но их возвращают силой или показательно расстреливают.

— Рабочих расстреливают? Мирняк, в смысле?

— То-то и оно. Саламанка превратил население практически в рабов, потому что в самом начале его правления общество оказало пассивное сопротивление. Остановились шахты, фабрики, фермеры сговорились и начали продавать провиант только тем, у кого на руках есть мозоли, то есть жандармерия и военные оказались просто без возможности достать еду. У Саламанки осталось только два варианта: уйти мирно или применить кровавое насилие. Он выбрал второе.

— Много жертв?

— Порядка трехсот человек. Расстрелял всех основных организаторов сопротивления, а затем еще тех, кто упорствовал… — Дани кашлянула и продолжила: — в общем, с комбината готовые к продаже ресурсы едут на космодром, там их продают торговцам-авантюристам по смешным ценам, так Саламанка получает свежую звонкую монету, на которую закупает самое необходимое для себя и армии, ну и немного для населения, чтобы хоть как-то держать его в повиновении. В общем, времена тяжелые, в том числе и для Саламанки.

— Насколько я понял из твоих слов, Саламанка не имеет достаточно людей, чтобы держать их круглосуточно на всех важных комбинатах и так далее?

— Да, не имеет. Потому пока в каком-то городе нет военных — там можем находиться и отдыхать мы.

— Что мешает вам просто уничтожить ключевые объекты, раз они не охраняются? Отрою секрет, что бронеходы без обслуживания долго не проработают, нет денег — нет бронеходов, да и армия без пайка разбежится.