Предисловие, дисклеймер, благодарности и полезная информация для читателя.

Данное произведение не является фанфиком на «Armored trooper VOTOMS» и не заимствует ни вселенную, ни время, ни персонажей, так что если вы не знакомы с этой вселенной — ничего страшного.

Однако моя книга разделяет с «ВОТОМами» концепцию, в которой боевые роботы — серийное оружие, и управляют ими не «обычные японские школьники», а суровые парни в армейских ботинках.

Впрочем, хоть моя книга и является самостоятельным произведением, было бы глупо отрицать тот факт, что без «ВОТОМов» и «Бронебойщика Меллоулинка» ее не было бы тоже.

А потому я выражаю безграничную благодарность:

Рёсукэ Такахаси — за «ВОТОМов»

Такэюки Канда — за «Бронебойщика Меллоулинка»

Рёсукэ Такахаси и Исозаки Такеси — за песню «Железная Колыбельная» (“Tetsu no Lullaby”)

И особенно…

Йодзи «Джорджу» Янаги — за ее исполнение. Спасибо, Джордж, ты заменил мне музу. Покойся с миром.

Вокруг лишь железные фигуры, сколько хватает глаз,

Сверху на нас безжалостно льется багровый дождь.

Тяжело дыша, мы продолжаем шагать по опустошенной земле.

Наше прошлое уже ничего не значит для нас,

Мы — пустышки.

И звенящие вдалеке железные барабаны

Поют нам адскую колыбельную.

Мы уже ничего не чувствуем, теряя друзей одного за другим.

Мы — пустышки.

С трудом переставляя ноги, бессмысленно отбрасываем тени на выжженную землю.

Все, чего мы хотим — пережить этот ад…

…Или хотя бы дожить до завтра.

Но звенящие вдалеке железные барабаны

Поют нам нашу колыбельную.[1]

«Tetsu no Lullaby»

Дверь палаты открылась, пропуская полковника, а с ним еще одного офицера, мне незнакомого.

— Как самочувствие, Кирин? — спросил полковник.

Я положил планшет на тумбочку.

— Лучше, чем вчера, господин полковник. Сегодня была последняя пересадка, завтра снимут последние лоскуты синтекожи, потом еще неделю-другую поваляться.

— Рад слышать. Это лейтенант Радонич, из отдела внутренних расследований. У него есть несколько вопросов… по поводу событий двадцать седьмого числа.

— Да-да, конечно.

— Спасибо, — кивнул Радонич полковнику, достал из папки планшет и сел так, чтобы ему было хорошо видно мое лицо.

— Приветствую, сержант. Вы хорошо помните те печальные события?

— Конечно.

— Можете рассказать, что именно случилось после того, как вы обнаружили «Кентавра»?

— М-м-м… можете повторить свой вопрос, господин лейтенант?

— Я спрашиваю, что именно произошло, начиная с тринадцать-двенадцать, то есть с того момента, как вы сообщили по рации, что обнаружили неприятельского «Кентавра»?

— Я понял. Можете повторить свой вопрос еще раз?

Вот тут он уже на пару секунд завис, а потом четко и раздельно сказал:

— Что именно в моем вопросе вам непонятно, сержант Ковач?

— Мне абсолютно понятен ваш вопрос, господин лейтенант. Я просто попросил вас повторить его.

— Кирин, не выдрючивайся, — одернул меня полковник.

— Прошу прощения. Просто майор, который приходил позавчера, задал мне этот же вопрос в разных формулировках четыре раза, хотя исчерпывающее описание тех событий содержится в моем рапорте. Вот я и подумал, что господам из отдела внутренних расследований просто нравится задавать этот вопрос снова и снова. Вот я и решил подсобить, дав повод задать его много раз подряд…

— Кирин, в рот тебе ноги, ты можешь быть серьезен?!

— Как пожелаете, господин полковник. — Я повернул голову к следаку и сказал: — ладно, давайте серьезно. Вы помните Устав?

Лейтенант напрягся и кивнул:

— Помню.

— Второй параграф, первая строчка, четвертое слово — какое?

— Э-э… м-м-м…

— «Обязуется». Лейтенант, я помню весь Устав наизусть, слово в слово, от начала и до конца. Эйдетическая память. Также я помню слово в слово и свой рапорт. И буду помнить его слово в слово завтра, послезавтра, через месяц и через двадцать лет. Когда я отвечаю на вопрос — помню свой ответ всю жизнь. Это значит, что вы можете задать один и тот же вопрос сто раз и сто раз получите идентичный ответ. И если, предположим, я написал в рапорте неправдивую информацию — поймать меня на расхождении показаний вы все равно не сможете. Ни сейчас, ни через двадцать лет. Потому давайте вы не будете терять понапрасну свое время и тратить мое, задавая по многу раз один и тот же вопрос?

Однако следак оказался хитрее, чем я думал, и включил режим «своего парня».

— Э-э-э… сержант, я и не собирался вас на чем-то ловить, я вас ни в чем не подозреваю. Вы написали рапорт, полковник Маслов написал на его основании представление к высшей воинской награде, и по правилам такой случай должен быть расследован с составлением отчета. Бюрократия, чтоб ее. Просто майор Вукович вчера уехал расследовать какое-то экстренное дело, это расследование передали мне, при этом майор не потрудился оставить мне свои материалы, так что мне вот приходится все с нуля… Я прочитал ваш рапорт, но в нем есть не совсем понятные места, которые как-то от меня… ускользнули.

— Что именно?

— Во-первых, командир батареи, огонь которой вызвал на себя Малевич, в рапорте написал, что слышал в рации ваш голос, а не Малевича, хотя радиометка сигнала принадлежала Малевичу.

— Ну и? Можно подумать, он знает наши голоса наизусть. Радиопомехи делают все голоса похожими, если что.

— Во-вторых, катапультное кресло Малевича несет следы повреждений, которые не оставляют шансов пилоту, в нем сидевшему.

— Так Малевич и погиб, если что.

— Ага. Но то, что от него осталось, было найдено в одном месте, а катапультное кресло — в паре сотен метров. Как такое могло случиться?

Я засопел.

— Так в моем рапорте содержится исчерпывающий ответ на этот вопрос, если что.

— Не-а.

— Ага.

— Ну, значит, я невнимательный, — сказал Радонич, — потому что не нашел там объяснения этого парадокса.

— Так его там и нет.

— А только что вы сказали, что есть, и я записал это на диктофон.

— А, так значит, все-таки ловите, да? Нет, я сказал, что рапорт содержит ответ на вопрос «как такое могло случиться?». При этом я не говорил, что этот ответ объясняет парадокс.

Следак заиграл желваками.

— Сержант, вы издеваетесь?

— Нет. Отвечаю на ваши вопросы так, как вы их задаете. И сейчас еще раз, для самых бронелобых, повторю то, что написано в моем рапорте. Примерно в тот момент, когда Малевич вызывал огонь на себя, у меня в кабине бушевал пожар, а я пытался вручную запустить заклинившую катапульту. И меня занимал только один вопрос: что случится быстрее, я катапультируюсь или получу второе попадание. А если не получу, то удастся ли мне катапультироваться или я просто сгорю к чертям собачьим. При этом у меня уже сгорел кабель подключения нейрошлема, так что я был полностью слеп и не знал, что происходит снаружи. И даже если бы я захотел выглянуть через смотровой прибор — я не смог бы этого сделать, потому что амбушюр визора уже горел ясным пламенем, как и почти все в кабине. Именно поэтому нет ни малейшего смысла спрашивать меня о последних секундах Малевича: я не знаю. Я в этот миг горел в собственном бронеходе и по этой причине совершенно не интересовался внешним миром.

Повисла тишина, а затем лейтенант заметил:

— Вы везучий парень, сержант. Вы оказались заперты в пылающей кабине с заклинившей катапультой. Ваш бронеход выгорел дотла, а вы отделались легкими ожогами менее чем двадцати процентов тела. Всего две незначительные пересадки кожи. Везение сказочное, я бы сказал.