Среди ребят слышен испуганный и встревоженный шепот. Громкие щелчки, отзывающиеся дрожью в аэромобиле, действительно больше всего похожи на выстрелы, и дым, тянущийся из-под кабины и становящийся все гуще и гуще, не предвещает ничего хорошего. Словно в ответ предупреждению, на лобовом стекле мгновенно обозначается трещина-паутинка, Ветер инстинктивно наклоняется, рукой прикрывая глаза от стеклянного крошева, и моментально теряет управление.

На запястье у него снова оживает связной браслет. На голограмме появляется дрожащая камера Фауста. Вместо приветствия или хотя бы привычного “прием” наставник шестнадцатого отряда ругается нехорошими словами, вся суть которых сводится к вопросу, почему мы задерживаемся и где нас носят черти.

— У нас ЧП, нарвались на десант, — Ветер старается казаться спокойным, но тревожный голос выдает его беспокойство. — Поврежден радиатор и, вероятно, двигатель.

— Вы сели? — кричит Фауст, пытаясь прорваться сквозь шум мотора, метели и отдаленные звуки выстрелов. — Где вы?

— Координаты не пробиваются, мы за Гранью. Пока в воздухе.

— Спускайтесь!

— Невозможно.

— Спускай! Иначе разобьетесь!

Снизу снова стреляют. Аэромобиль рыскает впотьмах, собирая хвостом все ближайшие сосны, и дымится, как будто у нас под ногами уже разыгрался нешуточный пожар. В моторе что-то явно барахлит, стучит при каждом движении рычага скорости.

— Связь кончаю, — торопливо обрывает Ветер. Следующие несколько минут он пытается удержать машину в плавном полете, но аэромобиль рычит, трясется всем корпусом и словно проваливается в воздушные ямы, выпуская клубы серого дыма. Наконец видимость становится нулевой, резким маневром вправо Ветер чудом избегает столкновения с макушкой дерева, и аэромобиль под углом падает в снег. Парни ругаются, Сойка сдавленно охает от резкого удара, а меня с размаху впечатывает в кресло пилота. Судя по ощущениям, мой несчастный нос опять разбит или даже сломан: становится трудно дышать.

Вокруг аэромобиля — густое и плотное облако дыма и снежной пыли, которая от жара растворяется прямо в воздухе и грязной моросью вперемешку с золотистыми искрами от Грани оседает на стекла машины. Сойка паникует, ощупывает ближнюю дверь, Часовщик с силой давит на ручку, но та не поддается.

— Дверь заклинило!

— Всем сидеть, — строго командует наставник. Ему не нужно повышать голос, чтобы мы услышали и замерли. — Я сейчас проверю.

Он глушит мотор и выходит. В аэромобиле пахнет дымом, антифризом, одеколоном. На несколько секунд наступает подозрительная тишина, а потом ее разрывают чужие голоса, крики, грохот пальбы. Сквозь дым, снег и слепяще яркий свет от разрушенной Грани ничего не видно, и как мы ни стараемся вглядеться в полуразбитое лобовое стекло, все безуспешно.

Неожиданно двери с обеих сторон распахиваются настежь, так что у одной даже отлетает верхнее крепление. Мы синхронно шарахаемся вглубь, падаем друг на друга, вжимаемся в кресла, но из-за дымовой и световой завесы, будто из ниоткуда, материализуются фигуры бойцов в белых защитных гермокостюмах с оружием наперевес. Мы не понимаем, люди это или нет: на их головах надеты шлемы с внутренним дисплеем, на правом плече у каждого зафиксировано некое подобие связного браслета, только с крупным экраном. Из динамиков доносятся приглушенные неясные голоса, но сквозь шум и треск помех разобрать слова сложно.

Я сижу с краю, и даже попытка слиться с креслом не спасает: меня вытаскивают первой. Бесцеремонно, одной рукой за капюшон штормовки, как провинившегося котенка, выдергивают из теплого безопасного салона и швыряют в снег. Рядом, вскрикнув, приземляется Сойка: с нее сорвали снежные очки и шапку и силой развернули лицом к свету.

— Девчонка! — единственное слово, которое нам удается разобрать в общем шуме.

— Эта тоже! — тяжелый сапог толкает меня в спину. — Оставить?

— С чего бы? — отзывается грубый голос в динамиках прямо у меня над головой и тут же перетекает в глухой вскрик и ругань. Изловчившись, я оборачиваюсь и вижу, как Часовщик с оторванным рычагом аэромобиля бросается в нашу сторону, бьет обидчика наотмашь — и тут же падает на колени, остановленный ударом приклада. Десантник заламывает ему руку за спину, лицо нашего инженера на миг искажается болью.

— По ногам! — кричу ему, вспоминая тренировки и наглядную демонстрацию, как освобождаться из самых безвыходных положений. “Найди у меня слабое место” — сказал когда-то Ветер. У сидящего на земле человека единственный возможный выход — подставить подножку или подкосить ударом под колени. Часовщик пытается послушать моего совета, но тщетно, и я вдруг чувствую, как в затылок упирается что-то холодное и твердое, а сзади предостерегающе раздается короткий щелчок предохранителя.

— Еще один звук, и ты мертва, — доносится глухой голос из-под безликого шлема. С меня срывают куртку, руки оказываются скованы за спиной железными браслетами. При малейшей попытке вырваться они так больно впиваются в запястья, что я больше не рискую шевелиться.

Краем глаза вижу, что Сойка тоже без куртки лежит совсем рядом. Ее губы страдальчески приоткрыты, густые кудряшки разлетелись по снегу, и на белом шарфике расплывается темное пятно. На руках у нее такие же браслеты, а на кровь никто не обращает внимания. Часовщик уже не сопротивляется, балансируя на краю сознания, Север после короткой неравной драки покорно лежит ничком, и солдат в белой форме удерживает его, как меня — дулом винтовки в спину. Я злюсь на него, хотя и не время сейчас: он сдался почти сразу, испугался, что пристрелят, и позабыл все приемы, которые на тренировках выполнял с закрытыми глазами.

В панике осматриваясь, не могу понять, где Варяг и Ветер: наставник вышел первым и больше мы его не видели, а Варяг всю дорогу провел в багажном отделении. Может быть, он не смог или просто не стал выбираться, услышав стрельбу? Странный поступок для него, такого благородного и честного. Трусливо спрятаться и переждать опасность — не в его стиле, но тем не менее его и Ветра нигде не видно. Командир отряда десантников осматривает наш поврежденный аэромобиль, зачем-то стучит по разбитым стеклам, а потом закидывает в салон продолговатый предмет, и тут же лес вздрагивает от страшного грохота, а свет, и без того яркий, усиливается от пламени взрыва. На мгновение я ослепла и оглохла, но вскоре чувства возвращаются. И вместе с ними — панический страх: что, если Варяг и правда просто не сумел выбраться? Невозможно… И где, в конце концов, Ветер? Он ведь не мог нас бросить!

Впрочем, мой вопрос недолго остается без ответа. Как только облако от взрыва рассеивается и от аэромобиля остается лишь горящая груда железа, я вижу, как из снежной темноты среди деревьев выходят трое. Вернее, двое идут, а третий… Отвожу глаза, не в силах смотреть. Но даже со скованными за спиной руками и в изорванной, перепачканной кровью рубашке, Ветер сильнее их обоих, я знаю.

Его злой пристальный взгляд скользит по сторонам, и, увидев всех нас, наставник тоже раздосадованно хмурится и опускает голову. Мы не справились… “Силы неравны, шансы слишком малы” — это выглядит трусливой отговоркой. Мне уже холодно стоять на коленях в снегу, ноги коченеют, немеют скованные руки, автомат у затылка не придает уверенности. Сойке еще хуже, и я переживаю, как бы она не заболела после такого: поднимать ее, возвращать куртку и перевязывать рану никто не собирается.

Снова рядом слышатся механизированные голоса и писк связных браслетов: очевидно, их средства коммуникации похожи на наши, только более усовершенствованные. Один из десантников, очевидно, командир остановившего нас отряда, разговаривает по связной голограмме, и с моего ракурса можно увидеть подсвеченный голубым рабочий офис, кабинет в котором сплошь усеян разнообразными дисплеями и датчиками, и половину лица человека за монитором. Похоже, здесь, за Гранью, тоже есть некая база или центр.

— Застали отряд Цитадели, пять человек, — сообщает командир в микрофон, встроенный в шлем. — Возможность отступления ликвидирована.