“Деда, покатай!” — с разбегу она прыгает ему на спину, и он, подхватывая легко, как пушинку, забрасывает ее на одно плечо и направляется гулять в ближайшую рощу, защищенную куполом, а девчушка заливисто хохочет и тянется за клейкими листочками берез.
“Деда, а ты когда еще придешь?” — из-за герметичной перегородки дрожащий голосок слышится глухо, будто из-под воды, и маленькая ладошка прижимается к стеклу по ту сторону, а он со своей стороны тоже прикладывает ладонь и, выдавливая из себя улыбку, обещает: “Послезавтра, детка”.
“Деда, а скоро весна… Как ты думаешь, я увижу весну?” — от широкой улыбки осталась лишь тень, вместо двух тугих косичек — редкий волнистый пушок, на исхудавшем бледном лице — одни глаза, огромные, полные слез и в то же время надежды. И он, силой заставляя себя улыбаться, смахивает капли с уголков глаз: “Ну что ты такое говоришь? Обязательно…”
Правда, он сомневается в том, что увидит эту весну сам. И, придя ее навестить в следующий раз, отдает ей свои часы и обещает: “Чем чаще ты смотришь на эти стрелки, тем скорее придет весна”. “Эти часы волшебные?” — спрашивает она, хотя в свои восемь лет уже не очень-то верит в сказки. “Конечно, — с самым серьезным видом кивает он. — Когда-нибудь они спасут тебе жизнь”.
Сердце болит и ноет, жизнь перед глазами мелькает, как огромное цветное полотно, и вместе с каждым кадром возвращаются воспоминания. Воспоминания о молодости, о семье, о себе, о том прошлом, которое десять лет назад так предусмотрительно стерли. Однако он понимает, что если выдаст себя сейчас — все пропало. И ребятам не поможет, и ее не спасет.
— Вам плохо? — сквозь густой туман доносится в третий раз заданный вопрос директора. Тонкие холеные пальцы щелкают перед лицом. — Может, лекарство?
— Да… пожалуй, — соглашается инженер. И устало откидывается в кресле, не сводя глаз с серебристых часов на столе.
Мысль 26
Ярко освещенный коридор сменяется глухим рукавом. Вдалеке виднеется слегка подсвеченный шлюз, но он закрыт, а карты доступа нет. Телепорт должен быть где-то рядом, но мы бежим уже добрых двадцать минут, петляя по лестницам и этажам, а его все нет. Отчаянный вой сирены, голоса, крики и выстрелы сзади подгоняют, но быстрее не получается.
Мы бежим, не разбирая дороги. Позади остаются десятки запутанных коридоров, настежь распахнутых шлюзов. Сигнализация воет на всех этажах, на светодиодных лентах вдоль стен пробегают красные индикаторы, пол вибрирует под ногами, а я задыхаюсь от быстрого бега. Ребята оставляют меня позади и оборачиваются только у телепорта. Мигающие неоновым синим, створки его капсулы вот-вот захлопнутся, а в одиночку я не смогу попасть никуда, потому что ключ-карту с высшим доступом Ветер оставил у себя.
— Сеня! Давай! Сенька, быстрее! — Сойка, Часовщик и Север изо всех сил удерживают двери телепорта. В нескольких шагах я вижу, как они, сжав зубы, жмурятся от напряжения, и, отвлекшись, поскальзываюсь на ленте. Сзади уже доносятся крики служащих и топот тяжелых сапог, а у меня мир мелькает перед глазами…
Но кто-то помогает мне подняться, в последнее мгновение мы забегаем в лифт. Часовщик и Сойка с облегчением отпускают капсулу, Ветер быстро набирает код, и мы взлетаем за долю секунды. Кабина вспыхивает неоновым светом, телепорт оглашается всеобщим “ура”. Еще минута — и мы на свободе!
Двери лифта открываются, яркий синеватый свет бьет по глазам. Напротив телепорта, у выхода, стоит вооруженный отряд, и, едва мы успеваем их увидеть, как они открывают огонь. От слепящего света я почти ничего не вижу, шарахаюсь назад, больно бьюсь локтем о железную стену. С очередным выстрелом кто-то падает навзничь рядом, и крик срывается быстрее, чем я успеваю подумать:
— Сергей! Нет!
Неожиданно слепящий свет гаснет, чьи-то сильные руки хватают меня за плечи, кто-то крепко, но мягко прижимает к себе, и я рыдаю, цепляясь за пуговицы на его форменной рубашке.
— Тихо-тихо… Сеня, я здесь. Все хорошо.
Дождавшись, пока меня перестанет трясти от рыданий, он отстраняется, холодной рукой трогает мой ужасно горячий лоб. Вместо слов благодарности у меня вырывается сильный приступ кашля.
— Все в порядке? Ты так кричала, что я испугался.
— Кошмары…
— У тебя жар. Кошмары — верный спутник сильной простуды.
Только теперь я понимаю, почему он не хотел, чтобы мы так привязались к нему и друг к другу. Знакомых, но чужих терять хоть и больно, но все-таки легче, чем близких. И в наших условиях любовь, дружба и прочие чувства под негласным запретом: никогда не знаешь, что готовит следующий день. Уже не первый раз меня преследует страшный сон, в котором погибает кто-то из нашего отряда, и всякий раз я просыпаюсь в слезах, но сейчас наставник, очевидно, не выдержал.
Неизвестно, сколько времени осталось позади: вода в большой фляге постепенно подходит к концу, хотя мы и стараемся ее экономить. Стены и низкий потолок как будто давят со всех сторон, и я либо сижу молча, глядя в одну точку, либо проваливаюсь в сон, больше похожий на забытье. Сквозь мутную пелену чувствую, как Сергей перекладывает мою голову к себе на колени, укрывает штормовкой, но больше не пытается разбудить, растормошить. Наши силы на исходе, и мы оба это прекрасно понимаем, а потому неизвестность гнетет сильнее любых холодных и тесных камер. От нечего делать Сергей иногда отжимается от стены, разминает затекшие ноги и спину, но из-за недавнего ранения быстро устает. Кажется, мы с ним обсудили уже все на свете, но говорить совсем не остается сил, потому что я плохо себя чувствую: возможно, простудилась и просто устала от бесконечного невезения.
Но вот однажды загорается белая полоса индикатора под потолком, герметичный шлюз бесшумно разъезжается в стороны. Из коридора в бункер струится темнота и пронизывающий холод. И как тут люди работают? Это же просто арктические температуры!
Сергей поднимается, встает, закрывая меня. Снизу практически ничего не видно, но я замечаю четыре пары сапог: к нам спустились четверо, двое солдат и двое штатских в красных монолитных комбинезонах. Они все вооружены, но пока не собираются нам угрожать: у работников офиса пистолеты в кобуре на ремне, у солдат — винтовки за плечами и что-то под защитным жилетом, не берусь даже предполагать. Один из пришедших, светловолосый человек в красном, делает шаг вперед:
— Добрый день. Мое имя ЛМ-815. Приказом от третьего января две тысячи сто двадцать второго года вы освобождены и имеете право перейти под наблюдение системы контроля центра. Вы получите право свободы передвижения, но ваша геолокация, встречи с другими элементами Системы и разговоры будут записываться. Вы согласны?
— Да, — отвечает Сергей прежде, чем я успеваю подумать о пользе или невыгодности такого положения.
Нам приходится еще и подтвердить согласие: поставить отпечатки пальцев на сканер, встроенный в электронную версию договора. Сергей отмечает сначала себя, потом, осторожно приподняв мою безвольную руку, прикладывает указательный палец к сканеру. Из черного полупрозрачного экрана, который держит в руках один из военных, поднимается белая голограмма с нашими именами. Меня по-прежнему зовут Васильева Юля, хоть это и неправда.
— Благодарим за содействие, — ровным механическим голосом отвечает менеджер, когда Сергей, а за ним и я оставляем отпечатки пальцев вместо привычной подписи. — Просим вас пройти в инженерно-медицинский отдел для чипирования и внесения ваших данных в Систему.
Я совсем ничего не соображаю, но даже сквозь туман слово “чипирование” слышу очень хорошо. Пол снова плывет и покачивается, и, когда Сергей наклоняется ко мне, слабо сжимаю рукав его рубашки:
— Зачем ты согласился?! Они не дадут нам теперь свободы!
Приступ кашля не дает договорить. Он выворачивает легкие наизнанку, скручивает судорогами все тело. Сергей, тяжело вздохнув, снова поднимает меня на руки, и я бессильно опускаю голову ему на плечо. Лбом чувствую колючую щетину наставника.