— Пригласишь — подумаю!

— Ну так думай, — подмигивает Фауст.

— Ну так приглашай.

— А я что делаю?

— А ты спрашиваешь.

— Да ну тебя! Все медики такие зануды?

— С этого и надо было начинать, — улыбается Мелисса, и Фауст вместе с инструментами исчезает в подсобке. Все трое работали вместе практически с самого начала и никогда не ругались всерьез. Мелисса знала, что Фауст флиртует со всеми младшими сотрудницами чисто ради всеобщего ментального здоровья, поэтому особенно и не ожидала ничего серьезного. Однако, когда он уходит и шорох и грохот за стеной стихают, Ветер вдруг поднимает голову от своей радиотехники:

— А со мной пойдешь?

— Ты тоже спрашиваешь? — девушка, недовольно хмыкнув, смотрит на него неодобрительно: Ветру шутки не свойственны. Эх, научит его коллега плохому — мало не покажется.

Старший наставник молчит. Сосредоточенно хмурясь, ковыряет отверткой коробку передач, но его мысли витают далеко, потому что он раз за разом ошибается, вставляя пинцетом провод плюса в гнездо с минусом. Мелисса, сдвинув детали, поправляет его ошибку и осторожно присаживается на краешек стола:

— А как же твоя Юля?

Настоящее, не кодовое имя на базе звучит очень непривычно и странно. Но безопасность личных данных важна только при жизни человека.

— Юли нет, — тихо отвечает Ветер и, опустив отвертку, со вздохом протирает очки рукавом рубашки. — Она всегда будет в моем сердце, но я не хочу вспоминать это раз за разом. Это была очень простая операция, проклятый случай, она умерла у нас на глазах. Еще и моя Тиша… Если бы не короткие волосы, она была бы ее маленькой копией.

— Ты застрял в собственном прошлом, — тихо перебивает Мелисса и аккуратно, боясь обжечься, кладет руку ему на плечо. Ветер невольно вздрагивает, но не отталкивает ее. — Оставь его там. Живи дальше. Поблагодари ее за все, что было, и живи спокойно. Так трудно смотреть изо дня в день, как ты мучаешься.

— Я не мучаюсь. Но и забыть не могу.

— Я вижу, — с горечью вздыхает Мелисса. — Улыбаться перестал, виски поседели. Знаешь, мне правда очень жаль, и я не вправе лезть в личное, но прошло столько лет, а ты до сих пор мысленно с ней. Отпусти ее. Вам обоим от этого плохо.

— Ты что, веришь, что она жива?

— Конечно нет, — санинструктор медленно и ласково проводит рукой по форменной рубашке, чувствуя, как сжаты и напряжены его плечи. — Но я верю, что она смотрит на тебя. Наверняка она бы хотела, чтобы ты был счастлив. Счастлив даже без нее. Мы — не половинки друг друга. Каждый человек — это целый паззл, и иногда они идеально складываются, а иногда детали теряются. Да, у тебя больше не будет такой картинки, но будет другая.

Он снимает очки и вытирает двумя пальцами совершенно сухие глаза. В полной тишине слышно лишь негромкое тиканье часов. Она, вздохнув, поднимается и отворачивается к окну, водит пальцем по тонким линиям жалюзи.

— Это значит “нет”? — долетает в спину вопрос друга и коллеги после недолгой тягостной паузы.

— Это значит… Не знаю, — отчаянно шепчет она, сжимая виски двумя пальцами. — Просто не хочу, чтобы ты всю жизнь искал Юле замену. Я подумаю, хорошо?

Ветер молча кивает, и Мелисса уходит в свой блок. А у старшего наставника еще одна трудная задачка, и он до боли в глазах вглядывается в бликующее увеличительное стекло, положив под него рядом два механизма: от часов и от электронного шпиона. Все, как он и предполагал: механизмы очень похожи с поправкой на предназначение устройств, только без микроскопа нельзя проанализировать нуклеотиды из его биотехнологической части. Впрочем, и этого на первый раз достаточно: если разработки инженера Васильева известны за Гранью, значит, в том, новом государстве как минимум знают об уровне развития их технологий. Вряд ли более высоком, чем у них самих.

Без часов я как без рук. После нашего ночного рейда они остались у Ветра: он взял их проверить на бионастройки и поменять при необходимости. Сомневаюсь, конечно, что это действительно необходимо: десять лет я их носила без особых настроек, и все было хорошо. Хотя на базе все и всегда идет не по плану: в этом мы уже имели честь убедиться.

На целый день наставники куда-то пропадают, только один раз я встречаю в медицинском отделе Мелиссу и ее коллегу Скалу, наставницу восьмого отряда. Скала, крепкая и спортивная розовощекая девушка, полная противоположность Мелиссы, занимается с одним из самых старших отрядов, и ребята с ней практически на равных: шутят, спорят, все сразу на “ты”. Обе наставницы издали машут мне рукой (забыв, что у нее нет третьей руки, Скала моментально рассыпает капсулы с лекарством) и быстро исчезают в лаборатории. Я сегодня хожу как неприкаянная: в выходной Часовщик с Сойкой куда-то умчались, Варяг пошел тренироваться, Север записался на дополнительную лекцию по медицинской помощи, и даже после обеда его что-то не видно.

После случая в лесу у Грани Север как будто сторонится нас. Ему стыдно за то, что он раскис, не сумел совладать с собой, не смог взять себя в руки и сделать, что должно. Ветер и Мелисса уже разговаривали с ним: пытались объяснить, что ничего страшного не произошло, ведь и наставник, и остальные ребята оказались рядом и взяли ситуацию под контроль, но парня это лишь огорчало еще сильнее: что, если такое случится без старших? Что, если и второй раз он не справится? “Наша цель — научить вас, передать опыт и вести за руку до тех пор, пока вы не будете готовы” — так сказала Мелисса, но Севера это не успокоило. “А когда мы будем точно готовы? Где гарантия, что завтра я не сорвусь так же, как вчера?”

Гарантия твоей смелости — ты сам. Тот стальной стержень, который держит нашу спину прямой, а глаза — открытыми. Та сила, которая в минуту опасности не позволяет сдаться, оступиться, упасть. И пока эта сила не укоренится в сердце, пока не укрепится внутренний стержень, наставники обещают быть рядом.

Со дня моего прихода на базу многое изменилось. Нет, разумеется, ни я, ни ребята еще не успели повзрослеть, но что-то в каждом из нас сломалось, а теперь строилось заново, только совсем по-другому. Может быть, после той ночи, когда Тимур погиб по такой глупой неосторожности. Может быть, после ночного рейда, который сплотил нас и сдружил, и несмотря на то, что формально считался наказанием, его конец стал нам настоящей наградой, — нельзя сказать однозначно. Здесь, на базе, время идет по-другому: мы взрослеем быстрее.

А еще… Мне стыдно в этом признаваться, но пока другие становятся сильнее, я слабею. Едва переболевший организм не ожидал жестких физических нагрузок и схода с диеты — такой подставы с моей стороны. После кое-как пережитой на таблетках и здоровом сне осени я чувствую себя гораздо хуже, несмотря на то, что благодаря спорту и постоянному движению моя фигура перестала напоминать шарик на ножках. Все чаще ловлю себя на том, что между спаррингами, между подходами на силовых останавливаюсь, чтобы отдохнуть. В медицинском отделе боюсь даже взвешиваться: вес снова куда-то уходит, и это уже не очень хорошо.

Ночью меня будит боль. Сперва резкая и колющая, она постепенно становится долгой, тупой и нудной, но не уходит. Цепляюсь за края постели, как за поручни, но взмокшие пальцы скользят по холодным железным трубам, и одеяло, нагретое сильнее, чем обычно, не помогает. Раньше помогали таблетки, но после ремиссии я про них благополучно забыла и оставила дома. А здесь, на базе, просить нельзя: никто не должен знать, что осталось в моем прошлом. Однако вскоре терпеть становится невыносимо; уткнувшись в подушку, кричу шепотом, задыхаясь и до предела натягивая связки, надеясь одной болью заглушить, выбить другую. В глазах темнеет, воздух кончается. Немного отдышавшись, кричу снова — хорошо, что не слышно, и что Сойка спит крепко. Правда, утром ее не добудиться, но сейчас меня это волнует меньше всего.

Под грудью завязывается крошечный узел. Затягиваясь все туже и туже, он растет внутри меня, становится больше, шире, крепче. Такой, что невозможно распустить силой мысли, как я иногда делала в больнице. Впрочем, отвыкнув от боли, всегда ждешь ее гораздо более сильной, чем она есть на самом деле… Приступы не повторялись почти год. Мне было так хорошо без вас, ну вот кто вас звал?!