Я пожимаю плечами. Не знаю, как объяснить, чтобы не показаться сентиментальной дурочкой. В Цитадели есть общий каталог всех когда-либо родившихся и погибших, однако в главный филиал имеют доступ лишь наставники либо служащие с высшей ступенью доступа. Для этого надо пройти весь срок службы и иметь как минимум десять боевых выходов. А значит, для начала хотя бы поступить на первый курс. В этом каталоге среди сотен тысяч чужих имен я надеюсь найти имена родителей и дедушки. Если мама была со мной, хоть и не так долго, то отца я не знаю совсем, и почему-то думается, что семья станет ко мне ближе, если смогу прочитать и посмотреть их жизнь. И может быть, при случае отомстить за их смерть — если она была не просто волей судьбы и времени.

— Ладно, захочешь — расскажешь, — резюмирует Ветер. — А теперь в коридор обе. Двадцать отжиманий и два стакана воды.

Недовольный стон — единственное, в чем я солидарна с Сойкой. В пижамах и босиком выходим в коридор и отжимаемся, хотя после вечерней силовой земля не держит, а руки — тем более. Набираем из кулера пару стаканов и залпом пьем. Все-таки действенный метод: вся злость отступает, и остается только усталость.

— Ну что, угомонились? — наставник все это время стоял у двери, скрестив руки и глядя на наши жалкие попытки отжаться. — Спокойной ночи, девочки. Не ссорьтесь.

как будто можно забыть огонь?

как будто можно забыть

о том, что счастье хочет быть,

и горе хочет не быть?

Ольга Седакова

Усталые руки нервно сжимают керамическую кружку, вены на предплечьях от напряжения кажутся темнее. По тесному и полностью механизированному кабинету скользит едва уловимый аромат капучино, как сигнальный маячок из далекого, теплого и уютного прошлого. Пересахаренный сублимированный кофе с разведенным сухим молоком — вот и все удовольствие. А раньше это было особенным наслаждением и любимым ритуалом: встать пораньше, поколдовать над причудливо расписанной туркой, снять горькую пену, добавить ваниль и корицу…

Руководитель корпуса морщится и устало трет переносицу. Переводит взгляд на подсвеченный красным монитор: бегущая строка отсчитывает последние минуты жизни улетевших за Грань дронов, там же отображается критический уровень их заряда, территория предполагаемого охвата. Эти маленькие жучки оказались весьма и весьма опасными: как минимум, их усовершенствованная версия способна загрязнить атмосферу токсичными выбросами на определенной территории, такой силы, что последствия могут быть сравнимы с радиационной катастрофой местного масштаба. На это и направлена их деятельность: они отправляются под видом дронов-разведчиков, чтобы граждане ни о чем не догадывались, а потом методично отравляют обозначенные в краткосрочной программе кубометры.

Центр новых химических технологий очень гордится этим изобретением: невидимого врага легче победить невидимыми средствами. Правда, у любой медали есть две стороны: область химического поражения неизвестна, дроны-жучки еще не способны передавать такую информацию. Они просто летают по периметру, прячась в густых ветвях, и распыляют в воздухе едкие кислотные диоксиды. В лабораториях химцентра уверены, что методов борьбы с таким загрязнением атмосферы лесные дикари еще не изобрели.

Герметичный шлюз кабинета тихонько попискивает, информируя хозяев о гостях без нужной ступени доступа. Наверняка кто-то из младших сотрудников с очередной неурядицей вне работы или просьбой отпустить пораньше, “у меня же ребенок”… Директор центра химических технологий раздосадованно ставит чашку на стол и идет открывать. А впустив посетителя, бледнеет и спешит активировать выдвижной стул и ему, и себе: если старший научный сотрудник, инженер-технолог АН-322 пришел сам, без тысячи требований, значит, случилось что-то из ряда вон.

— Они расстреляли почти все дроны, — без всякий предисловий коротко обрубает инженер-химик. — Сведения из центра разведки одиннадцать минут назад. И я сразу сюда.

— Процент поражения известен?

— Невозможно отследить, в корпус дрона встроены только геолокаторы. Аппарат слишком мал, там и без того маячки и провода еле вмещаются.

— То есть вы отправляете дроны в свободный полет? — от возмущения голос директора становится похожим на змеиное шипение. Хотя кто помнит, какие звуки издают эти твари… В государстве давно уже нет никаких нежелательных субъектов, ни птиц, ни диких животных. — И нет возможности получить никакой обратной связи?

— Нет, почему, связь есть, — торопится АН-322, поправляя неуклюжие очки, заклеенные на дужке обмоткой мембраны. Директор снова морщится: все нормальные люди, если они, конечно, граждане, давно носят комфортные линзы, а этот старый чудак никак не избавится от неудобных стеклышек. — Они способны передавать программные коды, и из них можно извлечь сведения о территории распространения, проценте концентрации оксидов и спиртов, о возможных жертвах. Вот, например, сегодня пострадали трое: один убитый и двое зараженных.

Инженер смущается и, не зная, куда деть руки, то теребит очки, то приглаживает лысину, то скребет седые усы и бороду. А потом задумчиво берет со стола директора чашку и шумно отхлебывает обжигающий кофе.

— Зараженные — это не результат! — фыркает директор и, выхватывая у старшего сотрудника свою чашку, с грохотом ставит на стол. Та жалобно звякает, расплескивает безвкусный напиток, и крохотные роботы-очистители бесшумно скользят по белоснежной поверхности, круглыми виброщетками устраняя последствия. — Они, конечно, те еще неандертальцы, но мы уже поняли, что у них есть либо возможность дезинфекции, либо качественные средства защиты, иначе после третьей атаки базы уже не существовало бы.

— Вы уверены, что они… похожи на людей вне цивилизации? — осторожно интересуется АН-322. — Они не так глупы, раз нашли способ отбить атаки. А еще мы теперь знаем, что у них как минимум есть огнестрельное оружие.

— Сражаться с врагами, превосходящими в численности и силе, куда легче, чем прощупывать почву на заросшем болоте или жерле вулкана. Невидимый враг опасен тем, что мы ничего о нем не знаем. Пятнадцать лет назад это были беспомощные школьники с двумя пистолетами и целым ворохом бесполезных амбиций, а кто они сейчас, мы даже представить себе не можем. Да оставьте наконец очки в покое, я вам на День Единства линзы подарю!

Медленно, неловко, извиняющимся жестом АН-322 снимает очки и близоруко щурится. Только теперь директор замечает, что главный специалист уже немолод, и более того, его здоровье оставляет желать лучшего. Близорукость, одышка… Так и до смены дойдет, а менять мозг компании сейчас ни в коем случае нельзя. В крайнем случае — помощники, которые выполняют большую часть работы за старшего коллегу, но гордый АН ни на каких помощников не согласится. Честные граждане работают сами.

Честные граждане… Директор нервно усмехается, отпускает усталого измученного инженера. Он пришел в институт химических технологий не так давно, но уже успел заработать авторитет. Пятнадцать лет назад, когда все это только началось, такого ценного работника у института еще не было, но и десяти лет хватило, чтобы наверстать упущенное. Порой время измеряется совсем не так, как люди привыкают к нему.

Директор запирает дверь изнутри на код и устало опускается в кресло. Встроенный массажер твердым шариком катается вдоль напряженных плеч, но долгожданное расслабление так и не приходит. Директор уже не первый год живет одним клубком нервов, вечно напряженных и натянутых, как тетива лука. Иногда жить на пределе — это очень больно, но еще больнее понимать, что ты не первый, ты не лучший в своем деле. Жизнь — это замкнутый круг.

А этажом ниже, в отсеке компьютерных биотехнологий, АН-322 судорожно выворачивает наизнанку несессер и ищет капсулу с таблетками. И не находит.

Зато на встроенном в стену плазменном HD-мониторе мигает зеленый индикатор. Хозяин кабинета включает экран и видит голубовато-серый циферблат с тремя стрелками и тусклыми цифрами. Секундная стрелка с изящным наконечником дергается в конвульсиях и замирает рядом с отметкой 5, минутная и часовая не двигаются с места. Только цифра 1 приглушенно светится белым, а потом часы медленно тускнеют, и экран гаснет. Инженер рассеянно трет седые виски и вместо таблетки запивает горячим кофе леденец.