— Вздохнуть некогда. Новое дело, всем интересно. Правительственное задание.

— Думаешь, справимся?

— Какие могут быть сомнения?

Тесть прошел на кухню и, глядя на зятя, любуясь, как он ловко и умело все делал, спросил:

— Не обидно тебе, что самому приходится суп варить да пироги стряпать? Вроде не мужское это дело.

— Так для себя же, для нас то есть.

— Не всякий так думает, иной все на жену сваливает. А Верка твоя скоро выучится?

Он нарочно сказал «Верка твоя», как бы подтвердил, что никакого сомнения в прочности союза молодых у него больше нет и он спокоен, что у любимой дочери такой муж.

Вскоре пришла Верочка, обрадовалась отцу. Оглядывая дочь со всех сторон, отец зорко взглянул на ее талию.

— Деток не ждете? — просто спросил он со стариковской прямотой.

— Успеем! — засмеялась Вера. — Сами еще маленькие.

Сели обедать. Воронков с подначкой сказал:

— А рюмки что же не поставили? Из чего пить будем?

Федор растерянно заерзал на табуретке, виновато сказал:

— Вы извините, не держим спиртного. Сбегать? Я вмиг.

— Не надо, сиди! — сказал Воронков, довольный своей проверкой. — Бросил пить, так и не начинай.

Он съел несколько ложек супа и будто между прочим спросил:

— А про нас, стариков, не спрашивал Косачев? Про меня, к примеру, ничего не говорил?

— Он стариков жалеет, все молодежь выдвигает.

Воронков замолчал, насупился, склонился над тарелкой.

В обещанный срок была изготовлена первая партия новых труб и отправлена на один из участков Газстроя для испытаний в условиях промышленной эксплуатации.

Вертолеты с трубами появились над трассой газопровода в ослепительно яркий, солнечный день. На белый снег с гулким перезвоном падали и скатывались темные трубы, тускло поблескивая на солнце.

Косачев был доволен и не скрывал своей радости. Кажется, скоро он сможет доложить в Москву о готовности завода к серийному производству, пригласить правительственную комиссию, зафиксировать все, а там и начинать дело в широком масштабе. Пока для верности надо подождать подтверждения Газстроя, все-таки это немаловажный факт — признание трубы эксплуатационниками. Косачев был уверен в прочности труб, и дни ожидания казались ему напрасно потерянным временем, он терпел эту отсрочку, как ритуальную неизбежность. Сам беспрерывно звонил на газопроводную трассу, требовал, чтобы скорее укладывали сделанные заводом трубы, торопил строителей.

Наконец с трассы пришло сообщение, что трубы стыкуются и закладываются в траншею.

— Как ваше мнение? — кричал Косачев в трубку телефона, разговаривая с начальником Газстроя. — Все в порядке?

— Мои инженеры хвалят, уверенность есть, — отвечал начальник стройки. — Основательно сделано.

— Значит, даете добро?

— Лучше подождать, пока пустим газ. А то знаешь пословицу: не говори гоп, пока не перепрыгнешь?

— Чего вы там осторожничаете, перестраховщики? Нам же каждый день дорог! — раздраженно кричал в трубку Косачев.

— Мы и сами заинтересованы.

— Что скажем Москве? — спрашивал Косачев. — Будем просить добро? Пока вы там возитесь с испытаниями, я начну производство. Рискнем?

— Решай сам, тебе виднее… Труба вроде надежная.

Косачев остался недоволен, хотя и хорошо понимал, что без окончательной проверки строители не могли принять решение.

— Как думаешь, Иван Николаевич, подождем? — спросил он Пронина. — Я и так бы рискнул, а ты?

Пронин не торопился с выводом, ходил по кабинету, думал, Косачев нетерпеливо поглядывал на Пронина. Наконец Пронин сказал:

— Давай попросим Водникова, пусть слетает на трассу. Ознакомится с делом на месте. По-моему, все же следует подождать, кто знает, как будут вести себя наши грубы в общей системе газопровода?

Косачеву не нравилась нерешительность Пронина. Но, подумав, он согласился с Прониным:

— Хорошо, пусть Водников летит на трассу.

Главный инженер немедленно вылетел к газовикам на вертолете. Каждый день звонил Косачеву с трассы газопровода, докладывал о ходе дел. Наконец сообщил, что газ пустили, трубы ведут себя отлично.

— Теперь все! — радовался Косачев. — Можем докладывать Москве о готовности к серийному производству.

Водников возвратился через два дня, рассказал, что он сам присутствовал при пуске газа и что их трубы, уложенные на участке газового коллектора, поставлены под полную нагрузку и выдержали напор. Газовики одобряют.

Косачев, Пронин, Водников, Уломов, Поспелов еще раз обошли все участки цеха, где продолжалась работа, убедились, что для сдачи в эксплуатацию первой линии трубоэлектросварочного агрегата все готово. Кажется, теперь все налажено, выверено. Можно докладывать министру.

Косачев и Пронин поднялись в директорский кабинет. Оба присели к столу, молча закурили. Затянувшись несколько раз, Косачев ткнул сигарету в пепельницу, примял пальцами.

— Итак, докладываем? У тебя нет сомнений, Иван Николаевич?

— Никаких.

— У меня тоже.

Косачев вызвал Елизавету Петровну и попросил соединить его с министром. Пока ждали звонка, оба волновались, сохраняя друг перед другом спокойствие. Пронин опять вынул из кармана сигареты, Косачев тут же потянулся к пачке.

— Ты же собирался бросать?

Косачев махнул рукой и зажег спичку. Пуская табачный дым, шагал вдоль аквариума и сквозь затуманенные стекла разглядывал рыбок.

— Внук мой, москвич, страсть как любит аквариум с рыбками, — мечтательно сказал Косачев, любуясь переливами света в темно-зеленой воде. — Недавно я подарил ему круглый аквариум, сколько радости было!

Пронин внимательно слушал Косачева, будто ни о чем другом и не думал в это время. Подошел к Сергею Тарасовичу, стал рядом и так же, как и директор, уставился на аквариум с пестрыми красноперыми рыбками.

— Мне эта штука навевает мысли о море, — признался он Косачеву. — Вспоминаются детство, всплеск воды, крики птиц. Хочется идти и идти босиком вдоль берега по мокрому песку, как все мы ходили в детстве.

— У тебя еще нет внуков? — спросил Косачев.

— Да где там! Сыну всего девятнадцать лет. Не женат. В военно-морском училище учится. Высоченный, как корабельная мачта. — Он достал из кармана бумажник, развернул и показал Косачеву фотографию. — Вот посмотри, Сергей Тарасович.

На Косачева глянул ладный круглощекий юноша с широкими плечами, браво поднятой головой, открытым лицом, сдержанной улыбкой.

— Какой молодец! — похвалил Косачев. — Как зовут?

— Пашкой. Павел Иванович, — ответил Пронин. — Осиротил нас, оставил одних. Мы с женой мечтали отдать единственного сына в какой-нибудь приличный московский вуз, чтобы учился и жил с нами, а он выбрал свое. Подал заявление в военно-морское училище и уехал в Ленинград. Второй год без сына живем, какая-то пустота в доме.

Косачев молча кивал головой, не выпуская из рук фотографии, и все поглядывал на портрет парня, будто старался запомнить черты.

— Морским офицером будет. Молодчага, богатырская стать. А мать успокоится, лишь бы сын был счастливым.

— Да и мне было жалко расставаться, — признался Пронин. — Со временем, конечно, все уляжется, войдет в свои берега.

— Уляжется, — сказал Косачев. — Сын уехал в другой город — это не горе, Иван Николаевич. Вот мой ушел на войну. Ушел навсегда.

Косачев еще раз взглянул на фотографию и как бы нехотя вернул ее Пронину.

— Добрый мальчик? — спросил он.

Пронин сочувственно смотрел на Косачева, будто был виноват в том, что нечаянно пробудил в нем столь горькие воспоминания.

— Серьезный парень, — сказал Пронин, беря фотографию из рук Косачева. — Старательный, правдивый.

— Береги его.

Закурили еще по одной и опять разошлись на прежние позиции. Косачев повернулся к аквариуму, рассматривал рыбок, а Пронин шагал по мягкому широкому ковру, курил сигарету и поглядывал на стол, где был телефонный аппарат.

Связь с Москвой почему-то задерживалась.