Косачев наклонился, быстро пробежал глазами исписанные листы.
— Мудрецы твои эксперты, — отрубил Косачев, прочитав вывод. — Тут же малому ребенку ясно! Пишут правильно, что разрыв на стыковке, а причину видят в низком качестве труб. Ты погляди, Салгиров, трубы целы, как монолит, а разрыв на самой стыковке. При чем же здесь наши трубы? Это ваша сварка никуда не годится.
Косачев, широко шагая, вернулся к трубам и повел за собой других.
— В самом деле, — сказал Уломов. — Взгляни-ка, Вячеслав Иванович, ты специалист по сварке.
Поспелов внимательно разглядывал швы стыковки.
— Сергей Тарасович прав. Грубая ошибка сварщиков.
Косачев осмотрел еще одну трубу и еще. Подозвал Николая Шкуратова:
— Смотри, Николай, как делают. — Он иронически улыбнулся: — Мастера! Пошли в контору.
Он легко вылез из траншеи, пошел твердым шагом, и все последовали за ним.
По телефону Косачев вызвал Пронина:
— Ну что, Иван Николаевич, доложил в Москву?
Пронин стоял у аппарата в кабинете Косачева.
— Извини, Сергей Тарасович, дело, кажется, осложняется. Мой звонок всполошил министерство. Министр говорит, что немедленно высылает комиссию на трассу Газстроя.
— Пусть не поднимают панику, Иван Николаевич. Трубы тут ни при чем.
— Но взрыв-то был?
— Был. Но по другой причине, сами разберемся.
— Комиссия уже в пути, вылетела самолетом.
— В таком случае, я остаюсь здесь, — резко сказал Косачев в трубку. — Ты пойми, Иван Николаевич, без меня тут любая комиссия так напутает, что целый год будем разбираться. А дело остановим, и надолго, поверь мне. Этого нельзя допускать, ни в коем случае!
Прибывшая из Москвы комиссия установила, что разрывы образовались на стыковочных швах. Не обнаружив дефектов в самих трубах, комиссия все же воздержалась от признания их вполне пригодными к промышленной эксплуатации и рекомендовала заводу продолжить эксперимент, не приступая к серийному производству.
Из кабинета Салгирова Косачев позвонил министру, заявил протест против решения комиссии.
— Не горячитесь ли? — спросил министр. — Может, проверить еще раз?
— Никому не нужная потеря времени, Павел Михайлович. Это мнение всех наших заводских специалистов. Да и газовики согласны со мной.
— Если так, вылетай в Москву вместе с комиссией, здесь разберемся детально.
— Я не могу оставить завод.
— В таком случае, пусть прилетит Пронин, как и договорились.
С трассы газопровода Косачев и все, кто с ним были, прибыли прямо на завод. Люди тут же разошлись по своим местам в цех. Рассказав Пронину во всех подробностях происшествие на трассе и разговор с министром, Косачев спросил:
— Готов лететь в Москву?
— Готов.
Пронина провожали к самолету Косачев, Астахов и Водников. Перед самым трапом Пронин наклонился к Косачеву, виноватым тоном тихо сказал:
— Поторопился я со звонком насчет взрыва, Сергей Тарасович. Всех напугал. Ты извини, пожалуйста.
— Ничего, я правильно понял тебя. Ты обязан был это сделать. Объясни всем товарищам — и министру и Коломенскому, извинись за панику. Докладывай уверенно, чтобы никаких сомнений. Синяя птица у нас в руках.
— Так ли? — прищурился Пронин.
— Не сомневайся! Лети.
Пронин стал подниматься по трапу. За ним пошел референт Косачева Юра Тихов, неся в руках портфель и клетку с живой белкой — подарком косачевскому внуку Сереже.
Косачев повернулся, широко шагая, пошел мимо самолетов по белому снежному полю к далекой черной точке. Это была его машина. Он шел не торопясь, против морозного ветра, под сотрясающий шум и грохот реактивных авиатурбин.
Проводив Пронина, Косачев решил по пути с аэропорта хоть на часок заехать домой — повидаться с семьей и пообедать.
5
Девочки и жена обрадовались его приходу, засуетились, зашумели. Маруся и Женя стащили с отца шубу и шапку и, как малые дети, наперебой выкладывали свои новости.
— У меня открылся новый талант, папочка, — тараторила Маруся. — Учитель по литературе советует поступать в театральный институт. Я читала монолог Катерины!
В последнее время Клавдия Ивановна все чаще с тревогой думала о здоровье Косачева, хоть он и не жаловался. Иногда, при удобном случае, рискуя вызвать резкий отпор, она тактично говорила ему:
— У тебя усталый вид, Сережа, совсем не жалеешь себя. Какой заводище тащишь, день и ночь только им и занимаешься.
Он хмурился, сердито хмыкал, и она замолкала.
Сегодня, окинув взглядом мужа, Клавдия Ивановна одобряюще сказала:
— Выглядишь молодцом. Не укачало в вертолете?
На этот раз он шутя ответил:
— Здоров, как бегемот. А ну, мать, что есть в печи, на стол мечи. Страсть как проголодался.
— Сейчас, я мигом, — засуетилась жена. — Помогайте, девочки.
Но дочери не отходили от Косачева, наперебой сообщали ему о новостях своей жизни.
— А меня посылают на городскую олимпиаду, — хвасталась в свою очередь Женя. — Наша математичка говорит, из меня выйдет выдающийся математик. Лобачевский в юбке или Софья Ковалевская. Только мне совсем не нужна такая перспектива.
— Глупа ты, матушка, — засмеялась Маруся. — Лобачевский и Ковалевская — это гении!
— А я хочу быть простой смертной. Разрешаешь?
— Обыкновенной дурой? Пожалуйста, если это твоя мечта!
— Клюете друг дружку, как молодые петушки, — любуясь девочками, усмехнулся Косачев. — А что с фигурным катанием? Есть успехи?
— В первую пятерку города выходим, — доложила Женя. — Идем по восходящей линии.
— Поздравляю, молодцы. Смотри, мать, какие орлицы!
Клавдия Ивановна стояла в дверях столовой и с умилением смотрела на дочерей.
— Замучили они меня, спорщицы, — сказала она. — Отпустите отца, а то и пообедать не успеет. Стелите скатерть, несите тарелки!
Девочки принялись накрывать на стол.
Обедали не торопясь, как в праздничный день.
— О чем же у вас спор? — спросил Косачев, шутливо обращаясь к жене. — На какие темы дискуссия?
Клавдия Ивановна почувствовала по настроению мужа, что сейчас было бы неуместным начинать разговор о важных семейных делах, занимавших ее и дочерей, попыталась свести разговор на общие темы, решила схитрить:
— Какие у нас могут быть споры? Все так, по житейским пустякам. А что на заводе? — спросила она мужа, хотя была в курсе всех дел.
— Отличные дела, — сказал жене Косачев. — Скоро узнаете, будут большие перемены.
— А как бедняга Поспелов? — вздохнула Клавдия Ивановна. — Говорят, он никак в себя не придет. Я ему очень сочувствую, он порядочный, интеллигентный человек. Кажется, очень любит сына. Да и ее жалко, такая славная женщина.
Клавдия Ивановна вдруг смолкла и стала вытирать внезапно покрасневшие от слез глаза.
— Извини, пожалуйста, — обернулась она к мужу и засмеялась сквозь слезы. — Глупо плакать. Просто мне жаль их, такая была пара.
Косачев задумчиво молчал.
— Этот ваш Поспелов неприятный субъект, — вклинилась в разговор Маруся. — Видно, не зря жена ушла от него.
— Откуда тебе знать, какой он? — возразила Женя. — Она же другого полюбила. Ты пойми это, Маруська! Знаешь, что такое любовь? Из-за любви человек может такое сделать!
— Ну вот, опять спорят, — сказала мать, обращаясь к мужу. — И так все время. Пора быть серьезными, десятилетку кончаете, о будущем надо подумать.
— Насчет мыслей о будущем у нас тоже полный раскол, — выпалила Женя отцу. — Маруся с мамой хотят в Москву, а я желаю остаться здесь.
Клавдия Ивановна замахала салфеткой, чуть не поперхнулась супом.
— Чего болтаешь-то? Не об этом сейчас речь.
Косачев сделал вид, что не придает этому разговору серьезного значения, пытался обратить все в шутку.
— Говоришь, собираются в Москву? — спросил он Женю и подмигнул ей. — Надолго?
— Да навсегда, — храбро сказала Маруся. — Чтобы там жить, как наша Тамара.
Мать совсем испугалась и сердито покосилась на Марусю:
