— Будет тебе!

— Помолчала бы, — поддержала Клавдию Ивановну Женя.

Маруся пожала плечами и с вызовом сказала вслух:

— Что плохого, если человек хочет жить в Москве?

— А в нашем городе разве плохо? — спросил отец, обращаясь к дочерям.

— Не сравнить же с Москвой! — сказала Маруся. — Там всемирно прославленные театры, музеи, институты. Дипломаты, космонавты, блестящая молодежь! А здесь что? Медицинское училище?

Женя вспыхнула, оборвала Марусю:

— Ты просто чистоплюйка!

Косачев, не понимая, о чем спорят дочери, спросил:

— При чем здесь медицинское училище и Москва?

— При том, что я хочу в Москву, — капризно повторяла Маруся.

— Я и сам люблю Москву, прекрасный город. Но, по-моему, вовсе не обязательно всем жить в Москве.

— А мне хочется, — упрямо твердила Маруся. — И я не скрываю этого.

— Ничего несбыточного в твоем желании нет. Но есть и другие мнения. Не так ли, Женя?

— Есть! — серьезно откликнулась Женя. — Я все время спорю, но их большинство: два голоса против одного.

Косачев чуть приподнял бровь, что означало удивление:

— Два голоса? Маруся и мать? Ну, если дело дошло до голосования, я отдаю тебе свой голос. Теперь уже два на два.

— Что, съели? — обернулась Женя к сестре и матери. — А к тому же глава семьи имеет два решающих голоса. Вот!

Клавдия Ивановна, не зная, как выйти из неловкого положения, мягко сказала мужу, стараясь замять разговор на эту тему:

— Не слушай ты их, балаболок. Это же серьезное дело, нельзя так: хочу туда, хочу сюда. Как сам решишь, так и будет.

Косачев засмеялся:

— Ладно, мать, не волнуйся, нам с тобой нечего бояться. Хоть так, хоть этак, а нас не разлучишь: куда иголка — туда и нитка.

Совсем некстати зазвонил телефон.

Косачев, вытирая губы салфеткой, поднялся из-за стола, взял трубку. Молча выслушал чьи-то сбивчивые, тревожные слова, кратко прервал разговор:

— Сейчас приеду.

Он не выдал никакого беспокойства, пошел на место за стол, хотя жена поняла, что на заводе что-то случилось и ему надо срочно быть там.

Он взглянул на часы, допил чай и поднялся из-за стола.

— Посидел бы еще с вами, да жаль времени нет ни одной минуты. Дела. А вы продолжайте дискуссию, с учетом моего мнения.

Для Клавдии Ивановны этот разговор имел в некотором роде решающее значение. Хотя все произошло как бы между прочим и слова были сказаны в полушутливом тоне, жена ясно поняла намерения мужа.

Девочкам тоже стало понятно, чего хочет отец. Женя обрадовалась, что в споре с сестрой и матерью чаша весов сильно качнулась в ее сторону.

Весь вечер допоздна Косачев работал в кабинете, ждал звонка из Москвы о результатах доклада Пронина.

К полночи к нему в кабинет заявились Водников и Уломов.

— Извините, Сергей Тарасович, волнуемся. Звонила Москва?

— Да нет, — пожал плечами Косачев. — Молчат, как воды в рот набрали.

— Думают, — пошутил Уломов. — Задал ты им задачу.

— Помолчат и скажут, что надо, — бодрился Водников. — Для меня теперь ясно, двух мнений не может быть, правда за нами.

Косачев ходил вдоль аквариума, разглядывал рыбок.

Водников косился на телефон, поглядывал на часы, вздыхал. Он так же, как и Косачев, думал о взрыве. «Не затормозит ли это нам все дело? С одной стороны, взрыв был некстати, но, с другой стороны, это только подтвердило крепость наших труб».

— Интересно, — сказал он осторожным тоном, — как отнесется Москва к докладу Пронина? Удастся ли ему убедить товарищей? Может, надо было вам самому слетать, Сергей Тарасович?

Косачев молчал, рассеянно рассматривая аквариум.

Водников наблюдал за Косачевым. Нервничает, раз увлекся аквариумом и рыбками. Верная примета.

— Боюсь я, — громче сказал Водников, выдержав приличную паузу, — не повредил бы нам взрыв. Объяснит ли Пронин, ведь он сам, кажется, поверил, что лопнули наши швы.

— А ты не бойся, — резко сказал Косачев. — Ты же Герой Советского Союза, и тебе положено не бояться ничего на свете.

Зазвонил телефон.

Косачев быстро подошел к аппарату, снял трубку:

— Москва?.. Ну, ну, давайте скорее. — Он положил трубку, пояснил Водникову и Уломову: — Просят подождать. Всегда у них такое на линии: как буран — так подождите.

Снова шагали вдоль аквариума, разглядывали зеленую воду.

Уломов, усевшись поближе к лампе, читал газету. Водников стоял перед аквариумом, рассматривал рыбок, не сводил с них глаз, ждал, когда поведут плавниками. Ни одна рыбка даже не шевельнулась.

— Почему они не двигаются?

— Спят. Сейчас же глубокая ночь, — пояснил Косачев.

— Верно, я не подумал.

Глядя на Водникова, Косачев задумался:

«А догадывается ли он, что выпуск новых труб — моя последняя акция? Знает ли Водников, что скоро в этом кабинете, за этим столом будет сидеть другой директор? Сумеют ли они поладить? О себе я знаю, что хоть и крут и суров, но умею ладить с людьми. Такого главного инженера, как Водников, не всякий стерпит. Он не ленив, не трус, но звезд с неба не хватает. Сам в атаку не кинется, пока не подтолкнешь. Я ценю его, потому что хорошо знает дело, поддается упряжке и везет телегу по любой дороге — и по глади, и по ухабам. Только поглядывай да подгоняй».

Косачев ближе подвинулся к телефону, протянул Водникову сигареты:

— Кури.

Они стали прикуривать, а Уломов с другого конца кабинета в свою очередь смотрел на угрюмого, усталого Косачева. Желая подбодрить его, громко сказал:

— Был я на днях в филиале нашего института, разговаривал с профессурой. И знаете, Сергей Тарасович, наши ученые мужи, и в частности доктор наук Можайский, о вашей идее полуцилиндров говорят, что это гениально.

— Восторженный старик, — буркнул Косачев. — Что толку от их кулуарных одобрений! Ни один из них не пришел к нам в цех, не взялся за дело засучив рукава. А вот когда мы своими лбами прошибем эту стену, начнут писать кандидатские и докторские диссертации, поверь моему слову.

Телефонный звонок прервал их разговор. Косачев энергично, рывком поднялся с кресла, снял трубку:

— Косачев слушает.

— Здравствуйте, Сергей Тарасович, — послышался голос в трубке. — Говорит Коломенский.

— Здравствуйте, Алексей Степанович.

— Пронин и члены комиссии доложили министерству и нам обстановку на заводе и на трассе газопровода. Мы считаем, что ваш эксперимент нужно продолжать.

— То есть как продолжать? — спросил Косачев. — Труба уже готова, несомненно надежная и прочная. Хоть завтра можем начинать промышленное производство, вы же знаете, как дорого нам время, коллектив брал соцобязательства, мы не можем терять ни одного дня.

— Соцобязательства, конечно, надо выполнять. Но мы просим вас обратить самое серьезное внимание на качество труб. Еще и еще раз тщательнейшим образом проверьте готовность всех звеньев к серийному выпуску, чтобы ни сучка ни задоринки.

— Уверяю вас, мы все тысячу раз проверили, — крикнул в трубку Косачев.

— Не торопитесь, — настаивал на своем Коломенский. — Вашу работу будет принимать ответственная государственная комиссия, никаких скидок не будет. Да вам и не нужны, я думаю, поблажки? Завод такого класса, как ваш, не должен давать никакой осечки.

Косачев согласился, примирительным тоном сказал:

— Ясно. Когда прибудет правительственная комиссия?

— Ждите в любой момент. Пронина пока оставляем в Москве для консультаций. Действуйте самостоятельно.

— Все понял, Алексей Степанович.

— Желаю успехов. До свидания.

— До свидания, Алексей Степанович.

Косачев положил трубку, мрачный и суровый, молча стоял перед телефоном, словно соображал, что делать дальше. Взглянул на Водникова, потом на Уломова, будто только теперь увидал их перед собой в кабинете.

Водников с недоумением смотрел на Косачева, кивнул на телефон:

— Когда же дадут добро?

Косачев уверенно сказал: