— Хорошо! Слышишь, Арсен? — спросил дед.

— Да, дед.

— Не узнаешь нашего?

— Узнаю, дед. Это он поет оровел.

Дед взглянул на меня. По тому, как сияло довольством его лицо, нетрудно было понять, что он знает это и сам.

— Как находишь оровел?

— Ничего, дед.

— Слабо сказано, юноша. Первым идет, чуешь! А слова какие? Это тебе не резинку жевать!

Аво пел, и слова его песни звонким эхом отдавались в горах:

Мы приблизились. Теперь уже можно было различить лица пахарей.

Как только Аво заметил нас, полились его шуточные оровелы:

Хор тянул:

Хлесткая оровел провожала вас до самых гумен.

Только тут дед приостановился на секунду и, прислушиваясь к далекому голосу, покачал головой:

— Чертенок! Права была бабушка, второго такого не сыскать!

Только не думайте, что наш Карабах на краю государства лежит, а Нгера вовсе на карте нет, значит, мы вроде недотеп-несмышленышей, ничего не смыслим, ничего не знаем. Как бы не так!

— Дядя Авак, — спросил я однажды перехваченным от волнения голосом, — это правда, что коммунисты в Баку получали в день по осьмушке черного хлеба? Ну почти столечко… — И я показал кончик пальца.

Дядя Авак грустно улыбнулся:

— Да, ребята, правильно. Плохо было с едой в Баку. Враг стоял близко.

Он свернул цигарку, закурил и продолжал:

— Так и работали. В России ведь шла война. Наша нефть нужна была ей. И голодающий Баку посылал корабли с нефтью.

— А Россия, дядя Авак? Россия помогала Баку?

Я не вижу лица дяди Авака, дым, густыми клубами вылетая изо рта, по-прежнему мешал мне разглядеть его.

— Еще как! Без ее помощи столько месяцев не продержались бы. Советская Россия посылала пароходы с продовольствием. Но англичане подстерегали их на море. Сколько пароходов пошло на дно!

— Ох, опять эти англичане! — скривил лицо Васак. — Что им надо?

— Нефть, — ответил жестянщик. — Это ведь от них такие слова: «Если нефть — королева, то Баку — ее трон». Троном этим завладеть хотят.

По селу медленно катится арба. Грохот от нее стоит по всей улице. Это арба Вартазара.

По обе стороны идут с винтовками за спинами Карабед и Самсон.

Шествие замыкал сам Вартазар. Да, да, Вартазар, не ослышались. Не тот Вартазар, который совсем недавно был так любезен со всеми. При встрече не только кланялся, но и заискивающе уступал дорогу каждому. Нет, нет, совсем другой Вартазар, обернувшийся Сев-шуном, как некогда окрестил его Азиз.

Арба останавливается почти у каждого дома.

— Эй ты, выходи! — кричит Самсон.

На окрик из ворот выбегает перепутанный хозяин. Короткий разговор, ругань хозяина, причитания женщин, угрозы Вартазара, подкрепляемые прикладами Самсона и Карабеда, — и арба двигается дальше, таща за собой привязанного к задку теленка, осла, а иногда и корову.

Вартазар взыскивает долги. Одному он припомнит остаток долга за винтовку, которую сам же насильно всучил два года назад, когда в Нгер примчался всадник от дашнаков, другому — проценты за не вовремя возвращенную ссуду, третьему — полмеры зерна за какой-нибудь еще не полностью отработанный долг.

Нгерцы со страхом взирают на эту арбу. Они знают: остановится арба у двора — и живности в нем как не бывало. А попробуй не дать, когда Вартазара сопровождают вооруженные дашнаки?

Так однажды дядя Мухан лишился телка, которого откармливал для продажи. Вместе с потерей телка рухнула надежда купить семена для нового посева. Вскоре пришлось дяде Мухану расстаться и с ослом. Он тоже последовал за вартазаровской арбой.

Остыл очаг и в доме Апета. Люди Вартазара увели его первотелку. Перестал виться дымок — символ благополучия дома — и над крышей дяди Саркиса.

Арба не остановилась около нашего дома. У нас была винтовка старого образца, которую дед повесил на самом видном месте, и мы не брали у Вартазара оружия. А может быть, по другой причине? Кому-кому, а Вартазару известно, какие мы плательщики, чем можно разжиться в доме, где давно забыли о куске хлеба.

Когда арба, громыхая высокими колесами, прошла мимо нашего дома, дед сказал:

— Брюхо набито, да глаза не сыты. Подожди, Вартазар, сам знаешь, и козу и овцу каждую за свою ногу вешают.

Медленно катится арба. Не арба, а сама беда, казалось, шагает по нашей земле.

Много обид терпит бедный люд от Вартазара. Пришли дашнаки — еще хуже стало.

Вечером к нам прибежала Мариам-баджи. Карабеда дома не было. Она отвела мать в сторону, чтобы передать новость, но от радостного возбуждения говорила так, что ее голос услышали бы из самого дальнего угла дома.

— Соседка, — жарко шепчет она матери. — Шаэн объявился! В горах бьет супостатов!

Мать часто-часто крестится.

«Так вот почему Шаэн переоделся нищим, — вспоминаю я нашу встречу по дороге в Шушу, — это он ходил по деревням, как Аван-юзбаши, войско свое собирал!»

В Нгере из уст в уста передавались новости о делах партизан.

Партизаны, партизаны! Этого не скроешь, нет. От них не по себе дашнакам и в Нгере.

Ночью — шаром покати, не встретишь на улице солдата. Если ходят, то скопом, при оружии, опасливо оглядываясь по сторонам. Понятно, партизаны — это уже тебе не Аво со своей кавалькадой!

Как-то вечером к нам пришел дядя Мухан. Карабеда, нашего постояльца, дома не было. Дядя Мухан навещал нас изредка и почти никогда не ссорился с дедом. Дед усадил его рядом с собой и, чтобы чем-нибудь занять, сказал:

— Сдается мне, кум, что в этом году будет хороший урожай.

— Что проку в том, что в чужом кармане звенят монеты! — мрачно отозвался тот.

Дед долгим, внимательным взглядом посмотрел на дядю Мухана, будто видел его впервые. Теперь и я смотрел на него как на чужого. Встретясь с ним где-нибудь в дороге, я не узнал бы его. Лицо осунулось, почернело. Десятки новых морщинок разветвились по его лицу.

— Сноха, подай-ка чаю.

Мать поставила перед дедом и крестным две кружки чая. Дед пил из блюдечка, дуя и обжигаясь. Он не сводил глаз с крестного.

— Что случилось, кум, не болел ли? — спросил дед, обсасывая усы.

Дядя Мухан отхлебнул, обжегся чаем и отодвинул от себя кружку.

— Послушай, уста, — сказал он, глядя перед собой, — что делает охотник, если в силок, поставленный на куницу, попадает ободранный хвост шакала?

— Он ставит силок в другой раз, — ответил дед, не спуская глаз с Мухана. — Но почему ты со мной побасенками разговариваешь, кум? Кто понукал твоего осла?

Дядя Мухан снова принялся за чай и снова не допил его. После некоторого раздумья он сказал:

— Хмбапет прислал своих папахоносцев и требует у меня десять караваев белого хлеба.

— Недурной аппетит у этого молодчика! — усмехнулся дед. — Как это он не сообразил потребовать еще и мотал? [64]

Дядя Мухан взялся за остывший чай. Пил он хмуро, сосредоточенно. Дед сказал:

— Хозяину съеденного барана жаль, волку — оставшегося. Что делать, надо дать.