Хозяин дома, плотный, уже в летах человек с бегающими глазами, расспрашивает нас о мануфактуре, о ценах, о налоге.

Отвечает Павел. Я хотел было, по обыкновению, перехватить инициативу разговора, но Павел так глянул на меня, что все приготовленные слова застряли в горле.

Ужин затягивался. Шипя, жарился во дворе шашлык. Жирный запах мяса опьянял нас. Нам мучительно хотелось есть.

Хозяин говорил не спеша. Круг его интересов был широк. Казалось, не будет конца этим докучливым вопросам, как нет счета янтарным бусам на четках, перебираемым им в руках.

— Скажите, а можно единоличнику купить трактор? — осторожно спрашивает он, угодливо пододвинув к нам мелко нарезанный тонкий духовитый хлеб.

— А зачем единоличнику трактор? — спрашивает Павел, посуровев.

— Советская власть не любит зажиточных, я это знаю, — с деланным равнодушием говорит хозяин, — но это несправедливо. Кулак такой же труженик.

Я уже не смотрю на Павла, я знаю, как все в нем кипит. Покуда они спорили, вошла хозяйка и живо вынесла зажарившийся шашлык. Куда-то исчез пахучий тонирный хлеб.

«Вот паразит. Вот по ком плачут Соловки», — подумал я, с ненавистью разглядывая холодное лицо хозяина.

Справившись с ужином, жена пришла за самоваром.

Хозяин переменил тон.

— Я это так, — сказал он вяло. — Видите, мне даже гостей нечем кормить.

Мы вышли на улицу. Был поздний час. В домах не горели огни. Тявкнула где-то собачонка и смолкла. Мы шагали по притихшему селу. Жухлый месяц бросал нам под ноги мохнатые тени.

Я иду за Павлом, с грустью думая о том, как, должно быть, он презирает меня за наивную попытку сглаживать несглаживаемые конфликты.

Акоп Сароян пришел в Мецшен года три назад. До него мецшенцы уже успели «прокатить» трех или четырех председателей.

Трудный был колхоз: председатели не держались. Провожая Сарояна на эту работу, Левон Манучарян, секретарь райкома партии, в сердцах сказал ему:

— Мецшен сидит у меня вот здесь. — Он показал рукой на горло. — Я знаю тебя как крепкого руководителя. Они режут все мои планы.

Вышло так, что Сароян пришел в Мецшен после страды — время, когда в селе обычно справляют свадьбы, — и угодил в самый разгар пирушек. Справедливость требует сказать: мецшенцы отмечали с помпой не одни лишь свадьбы. Родился у человека сын — как же такой случай проворонить? Девочка — опять не отмолчишься. А крестины? А помолвки? Или пришел в дом гость, может из самого Еревана, или родной кирва из Авда́ла [93] — как же такому не накрыть стол? Разве мецшенец позабыл слово отцов? Помните? Войти в дом — твое дело, выйти — дело хозяев.

Да если даже без гостей, без всякого повода, разве проймешь только одного Атанеса, который будто пришел на этот свет повеселиться сам, увеселять других, услаждать слух мецшенцев своими неиссякаемыми песнями. Такой человек.

Разумеется, нового председателя потащили на пирушку. И конечно же, он там немного выпил. Никаких речей он не произносил, но решил про себя: так дело не пойдет. И тут же поправился. А почему? Что из того, что в Мецшене любят попировать? Ведь не требуют же от тутового дерева орехов, а от орехового — туты. И хорошо делает, умно поступает природа, что тутовое дерево в свой срок осыпает ягодами тута, а ореховое — орехами. Что было бы, если бы на всех деревьях росли орехи. Или даже пшат. Скучно было бы человеку на свете.

Если так, почему же мы должны желать, чтобы мецшенец поступал с гостем так, как поступает гацинец, который никогда не отличался хлебосольством? Гацы — куда богаче Мецшена, но в нем не загостишься. Недаром же говорят в Карабахе: у бедного скорее пообедаешь, чем у богатого. Сароян улыбнулся: «Ну вот, нашлась тебе работа, председатель. Манучарян только и мечтал о том, чтобы ты пришел, разрешил наконец этот важный государственный вопрос: как лучше провековать свой век: таким щедрым хлебосолом, как Мецшен, или скаредным, мелочным скопидомом, как Гацы?»

Карабахские тутоводы говорят: если под тутовым деревом мало опавшей туты, не утруждай себя осмотром дерева — оно не принесет тебе богатого урожая.

Так поступил и Сароян. Он не прошел на фермы, на скотные дворы, не стал осматривать сады и пашни Мецшена, не заглянул в бухгалтерские книги, а пошел в дома колхозников.

На третий день приехал уполномоченный из райкома.

— Ну, как?

Сароян только что разговаривал с одним старцем, который отчитал его за неумение джигитовать на лошади, и был в самом веселом расположении духа.

Уполномоченный собирался уговаривать Сарояна, чтобы тот не делал слишком поспешных выводов, не поддавался первому впечатлению. Он за этим и пришел. Манучарян опасался, как бы Сароян, испугавшись «подмочить» репутацию хорошего председателя, не отказался от работы в Мецшене.

Сароян не заметил готовности уполномоченного дать ему бой в случае отказа, крепкий бой в случае отказа — он был целиком во власти впечатлений от разговора со стариком.

— Не знаю, как с хозяйством, — начал Сароян, — я его как следует еще не осмотрел. Но с людьми поговорил. Интересный народ. С таким народом любо работать.

Уполномоченный был немного удивлен таким ответом, но уехал довольный. Сароян не отказался от Мецшена.

Со многими колхозниками уже успел познакомиться Сароян, прежде чем удивил уполномоченного райкома своим ответом.

Здесь нужно оговориться. Собственно, Сароян разговаривал с двумя-тремя колхозниками, но ему казалось, что в Мецшене он живет давно и многих его жителей знает хорошо.

Атанес не в счет. Попробуй поживи хоть день в Мецшене, чтобы ты не знал Атанеса, не насладился его голосом, которым будто пропитан воздух Мецшена. Это о нем еще говорил Манучарян, предупреждал быть с ним покруче.

Но кто это? Длинный-предлинный, как аист, и худой, как сорока? Глаза у него тоже птичьи: маленькие, круглые, с лукавым прищуром, сквозь узкие щели разреза едва пробивается острый насмешливый взгляд. Кто он?

Сароян шел по полю и встретил его. Незнакомец держал на плече лопату на длинном черенке, должно быть подобранном по росту владельца.

Пошли вместе.

— Загорать приехали? — было приветственным словом спутника.

— Как придется, — неопределенно ответил Сароян.

— А сейчас куда? Знакомиться с обстановкой? — допытывался незнакомец.

— Предположим, так, что дальше?

Сарояна забавлял развязный тон его случайного спутника.

— Хорошо, что почву под ногами чувствуете. Не больно будет падать, — закончил незнакомец.

— А я и не собирался падать. Не хорошее это занятие — падать, — в тон ему ответил Сароян. — Впрочем, сам я иногда не прочь полюбоваться, какие они скорые на руки, бойкие на язык, — добавил он, изучающе рассматривая лицо собеседника.

Сароян, хоть и был не маленького роста, но рядом с непомерно высоким спутником казался подростком. Тот на целую голову был выше Сарояна.

Обменявшись взаимными любезностями, они свернули с дороги, спустились к роднику, ополоснули лица ключевой водой и присели на обнаженное корневище туты, как старые друзья. Только сейчас заметил Сароян, какой у незнакомца здоровый кадык.

— А я тебя уже знаю, — сказал он, заглянув в маленькие глаза собеседника. — Ты — Самвел.

Незнакомец удивился:

— Тебе кто-нибудь сказал?

— Нет, сам определил.

— Каким образом?

— Когда видишь перед собой перец, не нужно спрашивать, что это.

Самвел весело рассмеялся. Кадык от смеха задвигался по тощей шее энергичнее.

— Ну, если следовать твоим определениям, то я болгарский перец, сладкий. Настоящий перец — мой напарник, аробщик Согомон. Вот о его язык действительно обжечься можно.

Самвел встал, отряхнулся.

— Куда сейчас путь держать будете? — спросил Сароян, тоже поднимаясь.

Он уже не обращал внимания на ядовитые словечки Самвела.