Чья сторона возьмет верх, что-нибудь значило для взвинченного самолюбия карабахца.

Вот, собственно, те обстоятельства, благодаря которым я рано приобщился к азартной верховой езде, скачкам на свадьбах, стоившим моей матери многих слез и страданий. У мамы были основания беспокоиться за меня. После одной такой скачки мою бабушку, еще молодую женщину, — я ее не помню, — принесли мертвую: она слетела с коня, сломала позвоночник. Бабушка Заруи была известна во всей округе. Образ бабушки, как ее рисуют предания, я описываю в другой книге. Здесь же я напомню о ней лишь в связи со страхами мамы за меня. И еще, чтобы читатель был предупрежден, знал.

По обычаю, свадьба должна состояться в доме жениха. От макара требовалось торжественно перевести невесту из дома родителей в дом жениха. А если невеста и жених из разных сел, сами понимаете, без скачек не обойтись: макары со стороны невесты и жениха мерялись силами.

Было это в селе Нахчиваник. Наш односельчанин женился на девушке из этого села. Сами понимаете, если жених уважает себя, чтит высоко незапятнанное имя Мецшена, каких должен приглашать макаров! Набралось до двадцати всадников, на тугоуздых горячих конях, должно быть не меньше нас переживающих за судьбу предстоящих скачек.

Самым маленьким среди макаров был я, конечно. Мне тогда и двенадцати не было.

Нашим макар-баши — главным макаром свадебного кортежа — был Бениамин Оганян, мой родич. Высокий, красивый, в заломленной назад папахе, на белом рвавшем удила коне, который слыл лучшим скакуном во всей деревне.

Когда церемония с выкупом невесты из дома, смазкой мальчишек, по обрядовой привычке перерезавших путь свадебному поезду веревкой, была закончена, заиграла музыка и в круг влетел всадник, уже немолодой, несколько даже грузный, в папахе, надвинутой на самые глаза, должно быть макар-баши с невестиной стороны, и потребовал соперника. Так полагается для затравки. Длинноногий поджарый жеребец плясал под ним, хищно вздувая ноздри.

Всадник, несмотря на немолодой возраст, выглядел заправским кавалеристом. В левой руке — уздечка, в правой — хлыст. Корпус чуть-чуть с наклоном вперед, ноги в стременах, без нажима. По всему видать — собаку съел на скачках.

Мы все были на конях — макары одной и другой стороны. Кони под нами от нетерпения мелко дрожали. Они хорошо понимали, что их ждет.

Я едва сдерживал своего такого же, как я, маленького, но задиристого жеребца — полукровку, готового понестись очумело вскачь.

Мы ждали. Вызов должен принять Бениамин. Какой может быть разговор? Он среди нас главный. Наш макар-баши. Ему и начинать.

Но он медлил. Всадник еще раз объехал круг, зазывая противника.

Ко мне подъезжает Бениамин. Шепчет на ухо, слегка наклонившись ко мне:

— Отзовись. Прими вызов! Посмотрю, что за джейран, какой у него ход.

Я обомлел. Хорошо сказать — прими вызов. Он в два счета обскачет меня. Не конь под ним, а молния, настоящий джейран. Всю жизнь мечтал о таком позоре. Иди сразись сам! Нечего прятаться за спину маленького.

Но я ничего ему не сказал. Только кивнул головой.

Когда противник еще раз вызвал соперника, я, ударив пятками по бокам полукровки, влетел в круг. Страха теперь не было. Одно нестерпимое желание скорее схлестнуться с взрослым джигитом охватило меня. И я ждал этой встречи страстно, тщеславно!

Нахчиваникский макар-баши посмотрел на меня, сперва удивился, потом страшно разгневался, что ему подсовывают соперника, которому в пору дудки дуть.

Я поднял свечой своего жеребца. Тугоуздый упрямец, он еще умел слушать руки хозяина. Противник мой во все глаза смотрел то на дыбом стоявшего коня, то на меня, слившегося с ним.

— Да кто ты будешь родом, желторотый? Каких ты кровей? — крикнул он мне, смягчившись.

Я назвался. Противник мой просиял.

— Внук Заруи? Орел, значит.

Потом добавил:

— Дядю твоего не очень уважаю. Богатых хлебосолов не терплю. А перед памятью бабушки готов шапку спять. Бой-баба была. Ну, давай, потягаемся, орленок. Такому сопернику и возраст можно спустить.

Мы вышли из круга. Село Нахчиваник, как все карабахские села, живописно расположилось на горе, на самой ее верхушке.

Отсюда, с этой высоты, стремительно падает вниз по косогору узкая белая дорога, которая тут же, на глазах, нырнув в густой тутовник, начисто исчезает, чтобы через несколько минут вынестись на равнину, хорошо обозреваемую из села, особенно если смотреть на нее с плоских крыш домов.

Когда мы ухо к уху, придерживая коней, проехали по селу, я успел поймать на себе завистливые взгляды нахчиваникской ребятни, хлынувшей на кровли.

Также тихо, не опережая друг друга, мы въехали в сады.

— Давай начнем, малыш.

И скомандовал:

— По-е-хали!

Я пригнулся к шее лошади, делая вид, что пустил ее во весь опор, а сам придерживал ее. Жеребец мой злился, что я сдерживаю, но подчинялся. Мой противник легко обогнал меня, скакал на почтительном расстоянии впереди меня и, должно быть совершенно уверовавшись в свою победу, умерил ход своего разомчавшегося скакуна. Успокоив коня, сам успокоился. Привстал на стременах, выпрямился, посмотрел назад, на село, и, задвинув папаху к затылку, громко запел, считая дело конченым.

Этой минуты я и ждал. Жеребец мой, получив полную свободу, будто расстелился по земле. Мой великовозрастный соперник не сразу догадался о моей хитрости. Он обернулся на приближающийся неистовый стук копыт позади себя, оборвал песню, взмахнул камчой и, отчаянно нахлестывая коня, ринулся за мной, но было уже поздно. Припав к шее коня уже по-настоящему, я ветром пронесся мимо него.

Противник мой что-то кричал за спиной, требуя остановить коня, что не перенесет такого позора, что я обманул его. Он даже два раза выстрелил мне вслед, чтобы устрашить меня, но куда там. Я несся и несся на виду у всего села впереди, пока дорога, к счастью, снова не нырнула в сады.

Победа была полная!

— Этот сосунок обманул меня. Я требую реванша, — неистовствовал потерпевший поражение нахчиваникский макар-баши.

Тогда в круг на своем аргамаке въехал Бениамин, наш макар-баши.

Через минуту они скрылись в садах. Все с нетерпением смотрели на равнину перед селом, на которую вот-вот должны вынестись скачущие. И каково было нам, норшенцам, когда во всаднике, отставшем от соперника на несколько шагов, мы узнали Бениамина, нашего макар-баши. Бениамин проиграл, опростоволосился, осрамил нас всех. С какими глазами мы теперь вернемся в Норшен?

И виною всему был я. Я не сказал о моей хитрости, о тонкостях моего обмана, принесшего мне легкую победу, тем самым усыпил бдительность Бениамина, дезориентировал его.

Простите, мои земляки, за этот обман, стоивший Норшену так дорого!

Три тяжелые, плохо отесанные каменные ступени ведут в невзрачный домишко, похожий на сарай. Когда-то я входил в этот домишко затаив дыхание, усердно почистив подошвы о железный скребок, вбитый у самого входа. Должен признаться — столь подчеркнутое усердие и несомненное почтение к этому дому имели под собой прозаическую почву. Здесь располагалось степанакертское отделение Союзтранса, к которому приезжий человек не может быть равнодушен. В то время, о котором идет речь, приобрести билет на автобус было все равно что нынче получить место в космической ракете. И заправлял этим заведением Артем Айрапетович Арутюнян — Артем-даи, как называли его в Карабахе…

У каждого города свое неповторимое лицо. «Лицом» Степанакерта долгое время был Артем-даи, начальник степанакертского отделения Союзтранса…

Контора Союзтранса находилась у въезда в город, на улице, которая существовала еще в воображении архитектора. Теперь улица застроилась, двинулась дальше, оставив позади даже Ноти-Чан — местечко, находящееся далеко за чертой города. Теперь Ноти-Чан, который был степанакертской Камчаткой, считается чуть ли не центром. Вот как размахнулся наш город!