Умри, мое сердце, разорвись, если тебя коснется спокойная, нежаркая любовь.

Всюду, куда ни посмотришь, зелень, цветы. Как вчера, позавчера, как это бывает в начале мая. Ничто не напоминало осень. Но не вздумайте подщелкнуть соловью, он не отзовется, его уже нет, у птиц свой календарь…

Ты пришла, любимая, и будто юность тревожная вернулась.

Так приходит к нам мужское бабье лето.

Буквы запали в кору, обросли толстой кожей, но не стерлись. Это имя когда-то пастушьим ножом вырезал я.

Годы, годы!

Девушка стала матерью, говорят, даже бабушкой. Да и я не тот.

Все переменилось, все ушло: и первое робкое признание, и первый поцелуй. Только дерево хранит память о той.

Здравствуй, дерево, юность моя!

Весенний ручей запоздал, не успел сбежать с горы и теперь струится, струится по склону, торопясь вдоль…

Трудно бедняжке: травы кланяются ему, прося воды, цветы взывают: «Пить!» А поток, в который он должен сбросить свою влагу, так далеко.

Дорого обходится ручью любая ошибка, самая малая щедрость. Он рискует не дойти до цели, потеряться в пути.

Моя маленькая! Открыв глаза, ты увидишь мое лицо в морщинах, голову, побитую сединой. Как знать, не потеряюсь ли я в пути, как тот запоздалый ручей.

У самого въезда в село, возле дороги, стояло дерево. Одинокое дерево, которое по весне расцветало так, что ночью, не зная дороги, по одному его свету можно было добраться до нашего села. Но яркие цветы все же увядали, не завязав плода.

Говорили, что дерево это пришло издалека. Человек, принесший его, не взял с собой его друга, и с тех пор дерево в темноте светит, чтобы не заблудился тот, кого оно ждет.

Человек, посадивший это дерево, давно умер, состарившись, умерли его дети. А дерево и поныне стоит возле дороги, у въезда в село, по весне в ночи освещая путь далекому другу, который непременно придет.

Прохожий, остановись, поклонись низко этой любви!

Подобно чайкам и волнам морским, мы встречаемся с тобою, ссоримся, расстаемся. Мечтаем о новой встрече, забыв про обиды.

Но улетают чайки, но отбегают волны — и ни ссоры между нами, ни встречи. О, как хотел бы вернуть самую злую ссору! Но прошлое необратимо. Мы не чайки и не волны.

Бьет носом дятел по дереву. Посорка летит по лесу, белесой пылью падая вниз.

Бьет дятел. Дятлову работу я вижу на стенках деревьев, издолбленных насквозь. Гляжу и дивлюсь, сколько же нужно было тюкать носом, чтобы пробить эту дыру в коре, какое нужно было упорство!

Никто его не видит. Дятел мал, сер, только мелькает, мелькает среди листвы его алая шапочка. Дятел в работе, он весь в деятельности, врачует, врачует лес, избавляя его от всякого недуга.

Никто не знает, как дятел умирает. Он падает, сраженный сотрясением мозга.

Приснилось мне, что ты звезда. Приснилось мне, что ты не моя. Проснулся, ты рядом, даже во сне полная земного тепла.

И я не нарадуюсь, что ты не звезда.

Как странно все это. Еще вчера, совсем недавно, мы нагрызлись досыта, до чертиков, а разлучились — такая на сердце зеленая тоска. И я не стыжусь признаться — это от боли, от страха потерять тебя.

В такую пору человек особенно остро чувствует точную цену того, что теряет, и вдруг обнаруживает, что он, вопреки всем чертям, снова влюблен в свою жену, как много лет назад.

Я протянул тебе руку, а ты немного задержала ее в своей… Не отсюда ли все это началось?

А может, началось это чуть позже, когда свалилась на меня беда — остался я без дома, без детей? С женщинами так бывает: любят они иногда от доброты, из-за жалости…

А я полюбил тебя еще чужую. Ты для меня была звездой, Вергилием. Но ты сказала:

— Оставь меня. Я твоей никогда не буду.

Неисповедимы пути любви! Отвергнутый, я стал твоим мужем. Скажи мне, жена моя, где всему этому начало?

Июньский сад полон цветов. Я выбираю самую красивую розу и нежно шепчу ей свои песни. Роза благосклонно принимает их. Но не успеваю отойти от избранной, как ее чаруют другие песни, кто-то другой склоняется к ней…

О сад мой, июньский сад! Дай мне в жены одну из твоих роз, к которой я бы мог вернуться, рассчитывая на любовь.

Каждый человек, если он не от рождения неумеха, появляется на свет способным воздвигнуть свою башню.

Такую башню я себе воздвигнул. Всю сознательную жизнь я работал на нее. Час за часом. Год за годом. Клал камень за камнем. И когда башня была выстроена, работа завершена, в нее въехал рыжий прохвост на своем троянском коне.

Я знаю улочку, на которую ты вступаешь, оглядываясь по сторонам. Улочка глухая, непроезжая, по ней не ходят даже легковики, но ты все равно идешь по ней, словно боясь, что вот-вот на тебя налетит шальная машина.

Остановись. Под твоими ногами мое сердце. Ему больно от твоих шагов.

Хочешь, превращусь в дерево, буду дарить тебя тенью и плодами, только не ходи по той улочке.

Хочешь, камнем обращусь, травой, чтобы ты отдыхала на ней. Может, воздухом, чтобы легче дышалось тебе. Может, луной, чтобы ночью лучше виделось. Только не ходи по той улочке…

А может, певчей птахой обернусь, чтобы усладить твой слух. Только не ходи по той улочке…

Время не движется вспять, скоро тебе сорок восемь. Но природа к тебе добра, возраст почти не коснулся тебя, прошел стороной. Ты по-прежнему красива, и я по-прежнему влюблен в тебя.

Птице, которая хотела бы услаждать твой слух своей песней, окно отворю, пусть влетит. Тени, бегущей вослед, говорю: беги, догоняй. Жестокому ветру не чиню преград, пусть буйствует, играет волосами, густо окрашенными хной. Седой пряди, от которой хна отошла, говорю: не прячься, ты так мила.

Люблю, когда колосья тяжелые. Созрели. Люблю, когда подсолнух сбит, все зерна в нем налиты. Люблю, когда Любовь хмельна.

Говорят, когда ты была маленькая, еще школьница, у тебя были длинные, толстые косы и ты знала им цену. Говорят, ты еще тогда была кокеткой и любила, когда от тебя мальчишки шалели. И был среди них мальчик Юра, который был без ума от тебя. Он сперва на весь тротуар, по которому ты шла в школу, мелом расписал: «ЮРА ЛЮБИТ ЛАРИСУ».

Однажды он остановил тебя на улице после школы, сказал:

— Я тебя люблю.

Ты ответила:

— Дурак, еще рано.

Оскорбленные в лучших своих чувствах, Юрины друзья решили проучить тебя — отрезать косы. Говорят, оскорбленный Юра был даже польщен мстительным заступничеством товарищей. Даже девочки, твои подружки-школьницы, задрали носы, перестали с тобой здороваться. Все за то же, за оскорбленного Юрика.

Но когда час расплаты настал, Юрик этот преградил дорогу друзьям, не дал им обрезать косы.

Случись какая беда, я поступлю, как некогда Юрий поступил. Не отрежу тебе косы. Мне нужна Лариса с косами, какая она живет в моем воображении, — красивая, моя любовь, моя Лаура.

С чего начать? Начать ли с того, как прошумела …надцатая послевоенная весна и забились, засверкали ключи? Но не даются мне длинные описания.