После его ухода дед сказал, как всегда обращаясь к матери (этого еще не хватало, чтобы он с нами, с сосунками, разговаривал как с взрослыми! По крайней мере, так он считал):

— Кто мог подумать, что наш Мухан, выбившись из вековечной нужды, в мироеды запишется? Недаром говорится: пусти скрягу в сад, он сливу с косточкой съест.

Попадись только деду под руку в такую минуту!

В заброшенном срубе, в бывшей нашей школе, мы продолжали по вечерам собираться. Шли репетиции.

Я по-прежнему суфлер. Но меня не покидает мечта когда-нибудь получить роль. И я получу. Непременно. А почему бы нет? Ну, посмеялся, не смог унять предательский хохот.

С любым ведь может случиться такое! Вот Каро, наш Часовой. До того дотошный, как ни говори — в гимназии учился, с ним то же самое приключилось. И все из-за этого Ишхана!

Не будь его, не играй он Пса, разве я посмеялся бы? Это одно. Затем, как потом выяснилось, не все узнали меня. Я был в гриме, а по голосу никто не догадался, так как голоса-то моего никто не слышал, если не считать проклятого хохота, который нельзя было удержать, как нельзя удержать горячую картошку во рту. И хорошо, что никто не узнал. От Аво житья не было бы. И как это он проворонил такой случай!

Конечно, мои отлучки из дому как раз перед самым сном были снова замечены Аво. Когда в середине ночи я залезал под одеяло, стараясь не задеть его, меня неизменно встречал горячий шепот бодрствующего брата:

— Ну как, двигается?

— Что двигается?

— А то, над чем вы колдуете по ночам.

— Это тебе приснилось, Аво. Давай спать.

— Приснилось! — простонал однажды уязвленный Аво. — А может, и твой хохот мне приснился? Скажи спасибо, что я молчу.

Это меня как громом поразило. Неужели мой брат, задира и зубоскал, способен на такой благородный поступок?

Меня охватила радость, и я готов был расцеловать брата, но, чтобы скрыть волнение, сказал:

— Давай спать, Аво. А насчет спектакля не беспокойся: тебе первое место.

— Угу! — сладко зевнул Аво, засыпая.

Настал долгожданный день нашего первого спектакля, если не считать те, какие были до этого. Они все-таки не получились. На одном провалился я, на другом — это когда гимназисты показали спектакль — ославился Каро со своим «Часовым».

Вот видите, какой у нас богатый опыт.

Дед сказал:

— Хороший плод на высоком дереве растет. Посмотри, что затеяли наши маленькие нгерцы.

За неделю до начала спектакля я начал продажу билетов. Чего-чего, а это я умею. Ведь, говоря по совести, билеты мы больше навязывали, разными хитростями принуждали покупать, чем их продавали. Васак всюду сопровождал меня. Работа кассира, видимо, увлекала и его.

Билеты были сделаны из тетрадочной бумаги, простроченной машинкой «Зингер». «Зингер» — тоже выдумка Каро. Дыры в строчке были так часты, что не успевали мы коснуться билетов, как они отрывались от корешка.

К слову сказать, зингеровская швейная машина не была новинкой в Нгере. Она была в каждом доме гимназистов, была она и у тети Нахшун, матери Васака. На ней она обшивала чуть ли не всю нгерскую детвору. Вот у нее мы и прострочили билеты.

Многие еще помнили первые наши спектакли. Но скрывая усмешки, некоторые говорили:

— Нагляделись на ваши представления! Никаких билетов нам не надо.

Но не так легко отделаться от нас.

Мы бесцеремонно входили в каждый дом и, отсчитав с полдюжины билетов, клали на палас у очага.

Глава семьи махал руками:

— Что вы, что вы! Да у меня всего три человека.

Этого нам только и нужно было. Начинался торг, сколько ему полагается билетов. Во всяком случае, мы не уходили без барыша.

Лавочник Ходжи наотрез отказался брать билеты:

— Еще лошадь не лягнула меня в голову, чтобы бросать деньги на ветер. Память не отшибло, помню вашего мастера-шапочника…

Он говорил это, не глядя на меня, будто невзначай, но я чувствовал на себе его плутовато прищуренный глаз.

Как я ненавидел его в эту минуту!

В одном доме высокая городская женщина охотно распахнула перед нами калитку.

— А ложа есть? — спросила она.

Я первый раз слышу это слово, хотел переспросить, но Васак опередил меня:

— Есть и ложа. Для вас приготовили.

Женщина улыбнулась:

— Мы с Тиграном Аваковичем в Маиловском только в ложу ходили.

Тигран Авакович, маленький, тщедушный человек, стоял тут же.

— Да, да, только в ложу, — пробормотал он, согласно кивая.

Васак оторвал два билета и протянул ему.

— Сколько?

— Два миллиона, — не моргнув глазом сказал Васак.

Тигран Авакович снизу вверх посмотрел на жену, поворчал, но названную сумму из карманов своих извлек.

Каро растолковал нам, что такое ложа.

— Ну, мы не ударим лицом в грязь, — сказал обескураженный Мудрый, — мы мигом сообразим какую угодно ложу.

В день спектакля мы поставили перед сценой два лучших стула. Там обычно сидели музыканты, но мы этого не учли…

Вечером медленно стал прибывать народ.

Касса — так мы называли колченогий стол — помещалась у дверей зала. Для платы натурой у нас были заготовлены мешки. Деньги же складывали прямо под столом.

В зале раздался первый звонок. Снаружи у входа растерянно забегали безбилетники. Удар о железо за сценой уже возвестил о начале спектакля, когда в толпе рвавшихся в зал людей показалась мощная фигура женщины, купившей ложу.

— Пропустите, у нас ложа на руках, — кричала она, работая локтями, как веслами.

За ней пробивался муж, весь потный и истерзанный. В зале женщина на минуту остановилась, поправила мужу галстук и только тогда двинулась между рядами отыскивать свои места. Но едва только, раскланиваясь со своими знакомыми, они расселись, как пришли музыканты. Смерив непрошеную чету свирепым взглядом, они выхватили из передних рядов три стула и поставили впереди ложи. Еще минута, и зал наполнился веселым шумом оркестра.

— Это форменный обман! — сквозь звуки инструментов послышался визгливый голос женщины. — Кассира сюда! Я разделаюсь с несчастным аферистом.

Но я ждал такого оборота дела и благоразумно нырнул в суфлерскую будку.

Сбор от спектакля мы полностью сдали в сельсовет. Дядя Саркис пересчитал деньги, потрогал два мешка, туго набитые зерном, и сказал, прищурив задумчиво глаза:

— Конечно, на это школу не построишь, но для пустого желудка и крохи — пища.

Дядя Саркис с первых же дней своей работы в сельсовете взялся за школу. Он переговорил с крестьянами, и многие уже пожертвовали не один рубль из своих трудовых денег. Но работа двигалась медленно. Крестьяне еще не сумели оправиться от бесчинств дашнаков и турок, средств явно не хватало.

Чтобы внести свою лепту в фонд постройки школы, мы участили наши спектакли.

Дядя Саркис в нас души не чаял. Он посещал все наши представления, оказывал нам всяческую помощь.

Однажды в середине представления, во время перерыва, он прошел к нам за кулисы.

— Признайтесь, не парень ли в женской роли? — спросил он.

— Парень, — признались мы.

— А что, девушек у нас град побил? — серьезно осведомился он.

Девушки были нашим уязвимым местом, и напоминание о них опечалило труппу.

— Видишь ли, — сказал грустно Мудрый, — выходит, побил, если у нас нет ни одной девушки.

— А вы пробовали привлечь их?

Мудрый безнадежно махнул рукой:

— Пробовали, ничего не получается.

— А вот у меня получится, — задорно тряхнул головой комбед, и от его серых добрых глаз разбежались по всему лицу светлые лучики.

Мы с любопытством придвинулись к нему:

— А кто она?

— Асмик! Знаете такую? Внучка столяра Аракела.

Ребята мельком покосились на меня и на Васака. К счастью, Васак был в гриме, а меня окликнули со сцены, и никто не заметил нашего смущения. Раздался третий звонок, и все разбежались по своим местам.