До меня внезапно дошло, но было уже поздно.

— Так вот где я видела эту кобольдессу! — воскликнула Клюся. — А я-то голову ломала… Так ты тоже играешь? А корчит тут из себя старичка…

— Я работаю! — строго сказал я. — Нечто вроде тестировщика игр.

— Ой, рассказывай… Впрочем, неважно. Что показать-то хотел?

— Нетта, поиск часов, пожалуйста.

Вирп, вздохнув, подпрыгнула к верху экрана, рискованно взмахнув короткой юбочкой, и вытащила из-под верхнего края шторку с картой. По ней, рисуя ломаную линию, медленно двигалась точка. Скрипка отправилась в путь.

— Я плохо знаю город, а ночью вообще в нем теряюсь. Ты не могла бы проводить меня посмотреть, кто это и куда он идет?

— Я и сама могу сбегать, тут два квартала…

— Нет-нет, мало ли кто там шарашится в ночи. Не хватало еще и тебя подставить…

— Так ты себя винишь? — внезапно спросила Клюся. — Ну, за Катьку?

— Есть немного, — признался я.

— Забей. Эта история задолго до тебя началась. Пошли, покажу тебе самую страшную тайну здешнего притона!

«Страшной тайной» оказался выход из «Макара» в обход главного холла и передней двери. Пока мы до него добирались, мне опять показалось, что дом внутри заметно больше, чем снаружи. Уж больно причудливая архитектура. Темный чулан, где когда-то было узкое окно, позже заколоченное, а еще позже — тайно расковырянное воспитанниками. Дощатый щит отклоняется в плоскости стены, вися на одном гвозде, за ним второй, наружный — и с ним та же история. Если не знать — так и не заметишь. Мы оказались в переулке сзади дома, и меня снова охватил не свойственный мне сроду топографический блудняк — в упор не могу сообразить, как он расположен относительно той улицы, где вход. Мой зонт и плащ остались на вешалке, но уже настала ночь, и дождь прекратился. Луна подсвечивает не разошедшиеся до конца тучи, давая неприятного оттенка освещение, в котором город выглядит совершенного иначе, чем днем. Клюся, ни на секунду не задумавшись, побежала по темной улочке, и я припустил за ней. Мы пробежали несколько межуличных проходов, настолько одинаковых, что я сразу понял — сам я дорогу назад не найду ни за что.

— Стой! — прошептала она, придержав меня рукой за локоть. —  Идет сюда,  пригнись, сейчас увидим.

Мы присели в тень за мусорным контейнером. В подсвеченной желтым лунно-облачным светом перспективе улицы показалась фигурка в плаще с капюшоном. Небрежно помахивая скрипичным футляром, она неторопливо прошлепала по лужам мимо нас.

— Так я и думала, — прошептала недовольно Клюся, — что без нее не обошлось.

— Без кого? — шепнул я в ответ.

— Без этой подпевалы азовкиной.

— Это Фигля? — догадался я. — Не узнал при этом освещении.

— А то кто же. Керасть свертная, вострошарая! Пошли за ней.

Мы пошли, стараясь держаться в густой тени домов, но Фигля не береглась и не оглядывалась, громко шлепая сапогами по лужам и ограничив поле зрения капюшоном, хотя дождя не было.

Несколько раз свернув, девочка оказалась там, откуда мы вылезли — у заколоченного заднего окна «Макара».

— Ах отметница необытная! — тихо возмутилась Клюся, когда Фигля, ловким привычным движением отодвинув доски, ввинтилась внутрь. — Так она тут не первый раз лезет, раздрыга скарядная!

Девушка уже готова была бежать за ней, но я придержал ее.

— Пусть отойдет, не спугнуть бы.

Мы выждали с минуту, давая гостье отойти подальше, и полезли за ней. Я в узкий проем протиснулся с большим трудом, выдохнув и проталкивая себя руками. Фигли не было ни в чулане, ни в коридоре, ни в ближних комнатах.

— Ну вот, упустили, — расстроилась Клюся.

— Ничего подобного, — сказал я хищно, — назад-то она где пойдет? Снова тут. Не через холл же и главный выход? Так что никуда она от нас не денется.

— Охтимнечки… — расстроилась Фигля, когда мы с Клюсей встретили ее в чулане.

Скрипка, как ни странно, осталась при ней.

— Закамшил ты меня, странь. Цвилити будешь?

— Где Марта? Почему скрипку не отдала?

— То не ведаю. Покучила азовка струмент снесть, а катуны твоей нема. Учмурила меня. Туточки она охабилась, да.

— Она здесь была? — уловил я общий смысл.

— Туточки. В зазоре да остуде, за фитины туганилась аки скимаха. Перепастлива катуна твоя. Азовка велела понастовать за ней.

— Так ты за этим сюда лазишь, скарядь хитная? — зашипела зло Клюся.

— Не зазри, спышай, — примиряюще ответила Фигля, — меж нас которы нет.

— Нет? — возмутилась Клюся. — Вы все вынюхиваете, и здесь, и на болотах, а когда мать моя пропала, вам и дела не было! Я азовке твоей тогда в ноги падала, любую службу готова была! И что?

— Не которатись. Азовка неумытна да не супрява. Вона назирает, да не претит. Ведает, что мати твоя попелушка ныне, да не ее то жандоба.

— Твари вы бессердечные. Обе, — сказала Клюся устало. — Вы же знали все.

— Не забедись, — развела руками Фигля. — Охабься.

— Врезать бы тебе… — с тоской в голосе сказала девушка. — По губам твоим брехливым да по глазам бессовестным…

— Мене не можно, — серьезно ответила Фигля.

— Так, хватит, — пресек я конфликт. — Покажи, где жена моя была.

Девочка посмотрела на меня, покачала неодобрительно головой, но развернулась и пошла по коридору. Мы двинулись за ней. Поворот, еще поворот, неприметная дверь, за ней другой коридор… Да где это все помещается?

— Не знала, что тут есть проход… — удивилась Клюся.

— Вельми много не ведаешь… — буркнула в ответ Фигля.

— А вы дофига знаете, но ни черта не делаете!

— Хватит вам, — сказал я. — Достали, девочки. Потом поругаетесь.

— Туточки, — Фигля открыла очередную дверь из темного коридора в освещенную настольной лампой комнату.

В комнате пахло Мартой — ее духами, ее бельем, ее волосами… Не знаю, чем еще. На меня аж тоска накатила. Не столько по самой блудной жене, сколько по тому недолгому времени, когда нам было хорошо вместе. Когда казалось, что мы семья и так будет всегда.

— Так любишь ее? — спросила внимательно наблюдавшая за моей реакцией Клюся.

— Нет. Не так.

Любил ли я Марту когда-нибудь? Люблю ли сейчас? Не знаю. Настоящая, на разрыв сердца и отвал башки, любовь у меня в жизни была всего раз. От нее остались горькое чувство непереносимой утраты, тяжелые мрачные сны, галлюцинации с котом и дочка Настя. То, что я испытывал к Марте — совсем другое. Мы прилепились друг другу кровоточащими ранами свежих потерь, но так и не срослись ими в один организм. Мне было хорошо с ней. Я радовался, когда она возвращалась домой с работы. Она радовалась (надеюсь, искренне), когда я прилетал из своих командировок. Она очень помогла нам с Настей в первый, самый тяжелый момент, когда мы пытались привыкнуть, что мы есть друг у друга. Когда я смотрел на белобрысую девчонку и паниковал: «У меня ребенок? Что вообще с ним делают?» — а она была готова заплетать ей косички, выбирать платьица, читать девочковые книжки, учить завязывать бантики и вообще заменить мать. При таком дурном отце это было очень кстати. Меня все устраивало.

Ее, как выяснилось, нет.

В комнате разобрана кровать, как будто она собиралась ложиться. На столике книга. В шкафу — одежда. Как любой нормальный муж, я понятия не имею, что за тряпки у жены, поэтому не знаю, чего тут не хватает. Прошелся по комнате, заглянул во все углы и даже под кровать. Чисто, пыли нет. Более серьезных выводов мой недоразвитый внутренний детектив не осилил. Вид помещения обжитой, уютный даже. Скошенный к стене потолок выдает мансарду. Наверное, ей тут было неплохо. Разве что скучновато. Особенно, если навещала ее одна Фигля.

— Окно, — сказала Клюся.

— Что?