— Клюся говорит, у них был конфликт, но категорически отказывается говорить о его причинах. Утверждает, что не знает, но врет, это видно. И еще — она одержима чувством вины. Считает, что мать погибла из-за нее, но не объясняет, почему. В общем, комок нервов и узел психозов.

— А от тебя она чего хочет?

— Чтобы я позволила ей участвовать в расследовании.

— А ты?

— Даже если бы она была взрослым сотрудником полиции, ее бы не допустили расследовать дело об убийстве собственной матери. Это, во-первых, неэтично, во-вторых, нарушает принцип личной незаинтересованности. А уж юную девушку с психологическими проблемами…

— Понимаю. Ну что же, она попросила меня, я попросил тебя. Никто не обещал, что ты согласишься.

— Я без особого трепета отношусь к служебным инструкциям, — сказала Лайса, — но это просто опасно. Она склонна к необдуманным поступкам. Так что не уговаривай меня, ладно?

— Кто к ним не склонен в восемнадцать-то лет… А что, я мог бы тебя уговорить?

— Ты — мог бы, — тихо сказала Лайса, глядя в стол, — но не надо, пожалуйста.

— И не собирался, — удивился я, — ты совершенно права. Это плохая идея. А что по нашему делу? Что нашли на том планшете?

— Ах, да, — спохватилась полисвуман, — как раз хотела с тобой обсудить. Дело в том, что планшет на «Кобальте», а наши спецы не умеют с ним работать. Не смогли вскрыть, представляешь?

— Нет, — признался я, — не представляю. В кино полицейские хакеры могут вскрыть по блютусу бутылку пива, не то что планшет.

— Бутылку они вскроют и без блютуса, — проворчала Лайса, — а вот как до дела доходит… В общем, у меня к тебе просьба. Спроси своего товарища, не может он нам чем-то помочь?

— Петровича? Ты о нем знаешь?

— Я тебя умоляю, в этом городе любой приезжий виден, как прыщ на носу. Спросишь?

— Конечно, почему нет.

— Возьми, — она вытащила из сумочки пакет с планшетом, — можно лапать, отпечатки сняли. Есть только «пальчики» жертвы, так что ничего нового. Все, я на работу, держи меня в курсе.

— Опять на каблуках? — поддел ее я.

— А вот и нет! — гордо ответила Лайса. — Отныне я выше этого. Или ниже? В общем, никаких каблуков! Долой социальные стереотипы!

— Отлично! — поддержал ее я. — Даешь естественную длину ног!

— Ты на что-то намекаешь? — нахмурилась девушка.

— Нибожемой! У тебя очень красивые ноги, — честно сказал я.

— То-то же! — гордо ответила она и ушла.

— Какие планы на день? — спросил я дочь, заглянув в ее комнату.

Она валяется на разобранной кровати в трусах и майке и пялится в смарт.

— Никаких. Буду тупить. Может, поиграю немного. Как тебе очки?

— Очень круто. Совсем другое восприятие.

— Я погоняю их чуть-чуть?

— Конечно.

— Сэнкс.

— Посуду убери, — показал я на скопившиеся возле кровати грязные чашки и тарелки, — пока зародившаяся там жизнь не захватила эту планету. И не в раковину покидай, а помой сразу.

— Паап, не нуди.

— Дочь, я к тебе привык, но перед Лайсой неловко.

— А что у вас с Лайсой, па? — она даже смарт отложила и повернулась ко мне.

— Ничего у нас с Лайсой, — сказал я почти честно. Сны ведь не считаются? — Рабочие отношения.

— Мне кажется, она тебя романсит.

— Может быть, немного.

— И как ты к этому?

— Не знаю, — признался я. — По крайней мере, пока не найду Марту. А как ты к этому?

— Ну, такое… Она не противная. Но Марта лучше. Хотя…

— Что?

— В них есть что-то общее. Не знаю, что именно. Ощущение. Впрочем, я не лезу в твою личную жизнь, — сказала она и взялась за смарт, как бы намекая «а ты не лезь в мою».

— У нас пока общая жизнь, дочь. Ты несовершеннолетняя. И убери посуду, я серьезно.

— Да уберу, отстань!

Подростки.

В магазине «ИП Е. Денница» было пусто, только сидело на прилавке, свесив в проход худые ноги в потертых кедах, неопределеннополое существо по имени Фигля.

— Привет, — сказал я.

— Учмурил азовку, странь? — ответило оно мрачно. — Взбутусил ватарбу ономнясь? Вотще.

— А где она?

— Вожгается, не вякай.

— Подожду.

Я повернулся к полке за прилавками и стал рассматривать странные предметы на ней. Большая часть имеет такой вид, как будто их нашли на помойке, но есть и новые, блестящие. Похожи на творения артефактора-абстракциониста.

— За катуну гузаешь, странь? — спросило Фигля. — Нудьма брезеть было, не фурять.

Я неопределенно пожал плечами, не очень понимая местный молодежный сленг. Похоже, меня в чем-то упрекают.

— Не гузай, азовка смаклачит, — успокоило меня оно, — вона зело хупавая.

— Надеюсь.

— Спасибо, Фигля, — сказала, входя, продавщица, — можешь идти.

— Ништо, — кивнуло оно важно и, спрыгнув с прилавка, вышло на улицу.

— Здравствуйте, — сказал я. — Я пришел один.

— Вижу, — ответила продавщица. — Зови меня Екза.

— Странное имя…

— Можешь звать Екзархией Олафовной, если хочешь. Екзархия Олафовна Денница.

— Лучше Екза, спасибо. Я Антон.

— Я знаю.

— Кажется, все знают.

— А ты что хотел, так нарисовавшись?

— Жену найти хотел.

— А нашел неприятности.

— Что делать, брак состоит не из одних удовольствий.

— Языком ты ловок трепать… Ладно, говорила я с твоей женой. Она велела, чтобы ты ее не искал.

— Я уже говорил…

— Да-да, помню. Пока она сама тебе не скажет, бла-бла-бла. Я ей так и сказала, что ты не отстанешь. Она сразу поверила, видать хорошо тебя знает. Вот, слушай.

Продавщица выложила на прилавок старенький смарт и включила воспроизведение диктофона:

— Антон, прости меня, — сказал напряженный, но узнаваемый голос Марты, — и не ищи, пожалуйста. Мне стыдно и страшно. Стыдно за то, какая я была дура. Страшно за то, что теперь со мной будет. Зря ты приехал. Я сама во всем виновата, не лезь в это. Ты мне ничего не должен, я тебя бросила. Не подвергай опасности себя и Настю. Прости меня, если можешь — и прощай.

Запись кончилась.

— Услышал, странь?

— Это не то же самое. Сейчас чей хочешь голос можно на компьютере сделать. И вообще, может, ее заставили.

— Не можешь поверить, что ты ей не нужен?

— Могу. Я и себе-то не очень нужен. Но я должен убедиться. И вообще, что значит «прощай»? Она мне законная жена, нам еще развод оформлять!

— Вот ты упертый… — покачала головой Екза.

— Где она?

— Не знаю. Правда, не знаю и знать не хочу. Специально не выясняла. Мы встретились на нейтральной территории.

— От кого она прячется?

— От того, от кого стоило бы прятаться и тебе, будь у тебя хоть капля ума. Но у тебя только кулаки и наглость. Все, уходи. Я сделала, что могла. Я и так многим рискую, знаешь ли.

Дверь за моей спиной хлопнула. Я обернулся — в магазин вошел щекастый полный мужик с мелкой козлиной бородкой и залысинами. Я его узнал — это он в клубе разорялся. Мизгирь. Местное начальство и Клюсин отец. К которому у нее большие, но не факт, что обоснованные претензии.

— Екзархия, что здесь делает эта странь? — сказал он, посмотрев на меня так, как будто я ему к ботинку прилип.

Я немедля начал закипать, но продавщица тихонько придержала меня за руку.

— Это магазин, Мизгирь. Он открыт для всех, — ответила она примирительно.

— Что здесь может понадобиться такому, как он?

Мне сразу захотелось в грубой, циничной, болезненной и, возможно, унизительной форме уточнить — какому «такому»? Но Екза опять незаметно прижала мою руку к прилавку, и я сдержался.

— Вот, — сказала она спокойно, — блендочку с пипицей купил.

Она сунула мне в руки что-то, завернутое в вощеную бумагу. — Басая блендочка, вапленая.

— Зачем тебе блендочка, странь? — строго спросил у меня Мизгирь.

Я, поймав умоляющий взгляд продавщицы, не стал посылать его туда, куда хотелось, а только буркнул в ответ: