— Кто это так рисует у вас?
— Клюся, — сказала Антонина, — то есть, они вместе, но по ее эскизам.
— Талантливо, но как-то мрачновато, — я понял, на кого похожа мраморная девочка с первой картины.
Художница нарисовала надгробье самой себе.
— А она тоже интернатская?
— Нет, она местная, дочь мэра, но часто ходит к нам. Хорошая девочка, единственная, кто с нашими дружит. Остальные… — женщина только рукой махнула
Она снова махнула рукой и вздохнула.
— Сложно с ними?
— Да что вы! — Антонина, неожиданно разулыбалась и даже махнула в мою сторону полотенцем, как бы отгоняя глупость, — Дети замечательные! Не понимаю, как можно было вот так…
— Как?
— Ой, неважно. Они мне все как родные! И город помогает, выделяет фонды, не голодаем.
— Я что-то не очень понимаю…
— Ой, чего это я разболталась, вы меня не слушайте! Еще оладушков принести?
— Спасибо, я сыт…
— Да вы не стесняйтесь, их много! Дети-то теперь, сами знаете, — это мучное им, это жирное, это сладкое… Напеку с разгону — а потом хоть сама всё ешь!
— Нет-нет, Антонина, я действительно наелся. Очень вкусно, спасибо. Пойду я.
— Заболтала я вас, да? А знаете что? Приходите к нам еще, как-нибудь вечером, когда дети в сборе. Тут очень не хватает новых лиц. Пожалуйста!
— Мне и одного подростка много, — смутился я, — какой из меня, к черту, воспитатель.
— Не надо их воспитывать, что вы. С ними надо просто быть.
— Не обещаю, но подумаю. Пора мне.
В общем зале три диванчика сдвинули в общий круг вокруг низкого столика. Подростки обоих полов сидят, склонившись над ним головами — перед каждым на столе смарт. Иногда они касаются экранов, при этом негромко, но активно переговариваясь.
— Я пошел, — тихо сказал я Насте, — ты остаешься?
— Да, пап, мы тут играем в одну игру…
Дети подняли головы от стола и посмотрели на меня. В полутьме зала их лица подсвечивались снизу экранами смартов и выглядели немножко жутковато. Я с удивлением отметил, какие правильные у них всех черты. То ли освещение виновато, то ли я уже подхожу к тому возрасту, когда все юные кажутся прелестными просто потому, что молоды. И еще — в них всех было что-то общее. Между собой — и, как ни странно, с Настей.
Но моя-то по-любому лучше всех!
Часы на руке короткой вибрацией сообщили, что пришло письмо.
Продолжайте пока здравствовать, Антон.
Пришла пора поговорить о детях, как я и обещал. Думаю вам как отцу эта тема должна быть близка и интересна.
Уверен, вы считаете себя плохим отцом. Почему я так думаю? Потому что вы, несмотря на свою ограниченность, агрессивность, цинизм и посредственное образование, человек неглупый и не лишенный эмпатии. Вы видите, что ваша дочь не слишком счастлива, верно? Как неглупый человек, вы понимаете, что тому есть множество объективных причин, начиная от несовершенства мира, кончая половым созреванием. Как эмпатичный — вы не можете не чувствовать родительскую вину. Разве не счастье ребенка есть мерило родительской успешности?
«Конечно, нет», — ответите вы, и будете правы. Ведь никто не смог определить счастье и найти надежный способ его достигнуть. Как можно пользоваться столь неопределенным критерием? Но чувство вины останется, потому что рациональность — не то, чем люди руководствуются в отношениях с детьми.
Обзаведение ребенком иррационально само по себе (не только в вашем уникальном случае, Антон). Это действие, противоречащее базовым принципам индивидуального выживания. Акт создания самому себе длительных сложных проблем материального и психологического плана. Человек с ребенком уязвим, обременен, он лишает себя многих перспектив и возможностей. И вот тут одна базовая программа — самосохранения — вступает в противоречие с другой базовой программой — продолжения рода.
«Выживание вида важнее выживания его отдельного представителя», — считает природа, выставившая в настройках по умолчанию приоритет размножения над самосохранением. Как биологическое существо, член отряда приматов человек плодится и размножается, пренебрегая личным благополучием. Как существо, по неизвестной причуде бытия наделённое разумом, — внутренне противится этому. Этот экзистенциальный конфликт и есть основа родительской любви/ненависти. Когда от «обожаю тебя» до «тварь неблагодарная» и обратно — один шаг. И он же лежит в основе того, что европейцы называют generation gap, проблема поколений.
Суть ее в том, что дети воспринимаются родителями как свое продолжение. В них, зачастую в ущерб себе, вкладываются ресурсы как в способ продлить себя в Вечности. Не биологический вид Homo Sapiens, не род человеческий, а именно себя. Абсурдно, если вдуматься — но я уже писал выше о нерациональности мотиваций в этой области бытия.
В какой-то момент непременно оказывается, что ребенок не хочет быть ничьим продолжением, а хочет быть собой. Новым, совсем другим человеком. И возмущенный родитель кричит это своё: «Неблагодарная скотина! Я потратил столько ресурсов, и что, выходит, всё зря? Ты не станешь мной, и я не обрету бессмертия?».
В этом разочаровании и есть тот самый generation gap.
В этот момент приходится учиться любить в ребёнке не себя, а его. Этого нового, незнакомого, весьма далекого от вас во всём человека. Который вскоре уйдет из вашей жизни в свою насовсем.
Поэтому вы, Антон, считаете себя плохим отцом. И вы правы, потому что хороших родителей не бывает. Но я даю вам шанс. Благодаря мне вы знаете, что ваша жизнь скоро закончится. Подумайте, что вы сможете дать своей дочери за этот небольшой срок. Ведь все что от вас останется — протокол вскрытия и ее воспоминания.
Какими они будут, Антон?
С ожиданием,
ваш Бабай.
***
На этот раз в магазине было пусто. Продавщица смотрела на меня без радости, но не гнала.
— Пришел? — сказала она, поджав губы. — Кидаться не будешь больше?
— Не буду.
— Не связывался бы ты с полицейской этой, вечно она лезет, не понимая куда. Бабка её своё дело знала, спорить не буду, но эта странь…
— Спасибо, учту. Еще советы будут?
— Зря обижаешься, я дело говорю.
Я промолчал, разглядывая товар. Никаких идей, куда можно применить выставленные на полках штуковины, у меня не возникло. Впечатляющая выставка бессмысленной фигни.
— Плакала, что предали, просила помощи, — внезапно сказала продавщица.
— Кто предал?
— Я поперву думала, что ты. Не в себе была девка, очень убивалась. Я и сказала ей — да мизинца он твоего недостоин, забудь. Ну, как всегда говорят-то. Я и не слушала ее особо, дело обычное.
— Теперь не думаешь?
— Посмотрела на тебя — дурак, да не злодей.
— Вот спасибо…
— Припомнила разговор да засомневалась. Не про мужа речь шла как будто. Наоборот, вроде как стыдно было за дурь свою, но горда уж больно.
— Мне надо ее увидеть.
— Я спрошу. Жди, с тобой свяжутся.
— Да где она, черт тебя дери?
— Жди, странь.
Мне снова захотелось чем-нибудь куда-нибудь кинуть, но у меня еще прошлая шишка не сошла.
***
— «Я в замешательстве, раздосадован и удручен», — сказал бы на моем месте более интеллигентный человек, — Петрович отхлебнул кофе. — Я же скажу проще: «Это жопа какая-то».
— Что такое?
— Не могу понять природу трояна. Может быть, кобальты что-то из дампа вытащат, но файл я декомпилировал и расковырял до последней строчки — но так ничего и не понял. Это бессмысленно и не может работать — но работает. Во всяком случае — пытается. Чертовщина просто какая-то.
