— Да брось. Знаю, я старше, но ты не думала, что между нами может быть…
Он приблизился еще на полшага.
Боже, где их только штампуют? Это было ровно то же самое, от чего я бежала. В глазах, жестах, неровном, с придыханием, голосе, я слышала не Томпсона, ненавидела и презирала не его — или, во всяком случае, не только его, — но другого человека.
Чертового Чарльза Кинни. Чарли. Паршивого адвокатишко. Мужа моей покойной матери. Моего отчима. Гребаного любителя малолеток.
Ни Томпсон, ни Чарли не были единственными — уж не знаю, что их так влекло ко мне, как мотыльков к огню, но тенденция была удручающей.
«Ты особенная», «любви все возрасты покорны», «не знаю, что в тебе такого», «я знаю, это неправильно, но…» — и прочее, прочее, прочее, почти слово в слово. Вряд ли это можно было оправдать кризисом среднего возраста — всем им было давно за сорок, а то и под пятьдесят, и все это были состоявшиеся, пользующиеся каким-никаким уважением люди, часто женатые.
Томпсон. Мужик-дальнобойщик на стоянке в Спрингфилде. Чарли. Учитель музыки в школе искусств, куда мама отдала меня в шестом классе на занятия фортепиано.
Некоторые из них действовали грубо, ведомые низменным инстинктом— как дальнобойщик, от которого я едва успела унести ноги. Некоторые, — как, например, учитель, — тем сильнее хотели меня, чем сильнее боялись наказания за это. Некоторые, как Томпсон, говорили прямо, ожидая, что я сама на все соглашусь и им даже не придется прилагать усилий, чтобы получить желаемое.
А был Чарли — расчетливый, хитрый, изворотливый Чарли. Я до сих пор не могла с уверенностью сказать, были ли его знаки внимания ко мне реальностью или чистой выдумкой моего воспаленного, испуганного и переживающего утрату матери мозга. Он очень здорово умел манипулировать чувством вины и убеждать, что я все неправильно поняла.
От каждого из них мне удалось улизнуть. Не дать отпор, — почему-то мои протестующие вопли никогда никого не смущали, — а просто сбежать. Томпсон не был исключением. Пожалуй, он представлял наименьшую опасность из всех.
Но я злилась на него сильнее всех прочих, даже больше, чем на Чарли. Может, дело было безнаказанности, уверенность в которой, как исходящее от него радиоактивное излучение, буквально опаляло меня. Может, в Эрни, навсегда обезображенного по его вине. Может, в мистере Хейзе и Анне, которые из чувства гордости вынуждены были везти дурацкие доски для забора, снесенного ураганом, за сотню миль, потому что брезговали купить их у него.
Может, в том, что я взяла у него из рук сто баксов в ту самую первую ночь. Как будто этим дала ему зеленый свет — смотри, меня можно купить.
Я чувствовала дрожь в конечностях, так сильно разозлилась.
Домогательства Кларка и его компании, в сотню раз более настойчивые, неуклюжие, грубые и пугающие, не разозлили меня сильнее, чем этот самодовольный хмырь.
— Я несовершеннолетняя, — отчеканила я неожиданно для самой себя твердым голосом, — знаешь, что это значит?
Я видела, как на его лице промелькнула тень испуга, а затем, притупленная виски, отступила, и на ее место пришла хитрая улыбочка, как будто вместо выигрышного доллара в лотерее он получил настоящий джек-пот.
— Брось, милая. Мы ведь оба взрослые, рассудительные люди. Возраст — всего лишь цифры, условность. К тому же, тебе явно уже есть шестнадцать, а значит…
От логики его рассуждений меня затошнило, но я нашла в себе силы взять ситуацию под свой контроль и говорить медленно, рассудительно, чтобы у него не было возможности усомниться в моих намерениях:
— Если не отвалишь, я пойду в полицию и во всех самых ярких красках опишу, что ты со мной сделал. Можешь пальцем меня не коснуться, но у меня очень хорошее воображение, понимаешь, о чем я?
Брови Томпсона медленно поползли наверх, и его самоуверенную позу и выражение лица вдруг покинула вся спесь.
— Ты что, вздумала мне угрожать?
— О, еще как. Будь ты хоть родным братом шерифа и свояком мэра, я подниму такую бучу, какая тебе и не снилась. Еще хоть один этот мерзкий намек — и встретимся в суде, ты понял меня?
Из бара вышел Аксель. Он тащил на себе Эрни — тот едва перебирал ногами.
Томпсон еще не заметил их, но, наверное, увидел какие-то изменения в моем лице, потому что нервно засмеялся, переводя все в шутку:
— Эй-эй, девочка, — он поднял руки в защитном жесте, — я просто предложил свое общество, ничего плохого или незаконного. Ты имеешь право отказаться, я не настаиваю.
— Вот и славно, — улыбнулась я фальшиво. — Надеюсь, теперь между нами не будет недопонимания.
Боже, я, наверное, со стороны выглядела как самоуверенная сука, но внутри у меня все сжалось от ужаса. Я никогда и никому не угрожала, и осознание того, что это, кажется, сработало, зашумело в ушах запоздалым приступом адреналина.
— Дверь, — бросил мне Аксель, и я, потеснив Томпсона, распахнула дверь пикапа и залезла внутрь, чтобы помочь ему затащить Эрни. — У вас все в порядке?
— Все просто замечательно, — процедил Томпсон. — Твоя домработница, Аксель, просто чудо.
Аксель оставил его выпад без внимания. Пока я пыталась пристегнуть что-то бубнящего себе под нос Эрни, от которого за версту несло выпивкой, он захлопнул дверцу и о чем-то заговорил с Томпсоном.
— Мисс, а вы чего тут? — счастливо пробормотал Эрни. — Черт, вот это я надрался. Папка будет злиться.
— Ничего, Эрни, что-нибудь придумаем, — успокаивающе сказала я, придерживая его за плечи, чтобы он не стукнулся рыжей макушкой о бардачок. Наконец, щелкнул замок ремня безопасности, и я смогла выдохнуть с облегчением.
Аксель уселся на водительское сиденье и попросил меня открыть окно.
— Надеюсь, его не стошнит, — голос у него был злой до чертиков.
— Никак нет, сэр, — подтвердил Эрни, икнув.
Аксель вел плавно, неторопливо, — должно быть, боялся, что Эрни укачает. Лицо у него было угрюмое и задумчивое.
— Что тебе сказал Томпсон?
— Ничего особенного, — небрежно протянула я. — Интересовался, как мои дела.
— Мне показалось, он тебя разозлил.
— Вовсе нет. Он довольно… Докучливый, — я улыбнулась, словно нам одним известной шутке, но Аксель едва ли уловил иронию. — Все в порядке.
— Ладно.
— Ой, это что, Нирвана-а-а? — Эрни потянулся к магнитоле. — Давай-ка погромче, люблю эту песню.
Мы доехали до моста под «Smells like teen spirit» и подвывания Эрни. Потом Аксель выключил звук.
— Не думаю, что стоит везти его домой в таком состоянии.
Мне показалось, что он спрашивает моего совета, так что согласилась:
— Да, можем уложить его в гостиной.
Эрни оказался жутко тяжелым — хоть от меня было немного пользы, я помогла Акселю втащить его в дом. Поездка Эрни явно утомила: он бормотал какую-то нелепицу, хихикал и совершенно не стоял на ногах.
Мы опустили его на диван, накрыли пледом, и я принесла ведро, стакан воды и пару таблеток аспирина, на случай, если он проснется раньше нас и захочет пить.
Мистер Хейз, к счастью, уже спал. Мы прикрыли двери гостиной, в которой уже похрапывал мгновенно уснувший Эрни, и тогда Аксель сказал:
— Мне нужно сходить в душ после… после Эрни.
— Хочешь кофе?
— Нет, думаю, пора спать. Я займу твою комнату наверху, если ты не возражаешь?
Еще как возражаю.
— Да брось, останься со мной, — спохватившись, добавила: — может, почитаешь мне свою пьесу?
— Уверена?
— Пока ты не спросил, вроде как была…
— Окей.
Аксель ушел в душ, а я закрылась в его комнате, надела пижаму и забралась под одеяло. Это было довольно волнительное ожидание, учитывая, что, как бы мне не хотелось почитать его пьесу, в этот момент она совершенно меня не волновала.
Хотелось спать, но, памятуя о вчерашней подставе своего организма, я стойко держалась. К счастью, Аксель вернулся одетым, а не в своем обычном утреннем наряде, состоящем из одного полотенца, обернутого вокруг бедер.
Аксель выключил свет — осталась гореть только лампа на тумбочке возле кровати, — и лег рядом.
