Полученная наука во многом объясняла ту легкость, с которой мне удавалось выдавать себя за порядочного горожанина, хотя все свои успехи я приписывал исключительно везению, а не воспитанию, ценности которого попросту не осознавал. Оно же объясняло, почему мне удалось ужиться с Альхагом и его воинами — на каком-то глубинном уровне сознания я отмечал их сходство с моим прежним наставником, и не воспринимал как врагов, а ведь для исконного обитателя трущоб они были именно таковыми.

Еноху удалось развить во мне и еще одно ценное качество — страсть к постижению нового. Я жадно впитывал любые сведения без разбору, будь то расположение черных выходов из дома, куда я собирался залезть, или кличка любимой кошки его владельца. После смерти вора, используя полученные знания, я свел знакомство с Пронырой и Везунчиком. Все-таки втроем перебиваться было легче, чем одному.

Моя история казалась мне незначительной и неинтересной. Я выпалил ее скороговоркой, мечтая, чтобы Сагитта поскорее отвязалась. Ну не всякому же на роду написано стать воином или колдуном!

Пока я болтал, спутники мои заскучали. Его высочество принц Ариовист с отсутствующим выражением глядел в огонь. Отблески пламени скользили по высоким скулам и мраморному лбу наследника престола, он был похож не изваяние, совершенное и застывшее в холодном своем совершенстве. Мой недруг Браго спал, завернувшись в плащ и положив под голову седло, от его громогласного храпа сотрясалась земля. Настроенный на лиричный лад рыцарь Данко отправился бродить по окрестностям. Драко, третий из воинов, задумчиво очищал от коры сухую палочку и бросал стружку в костер, следя как она вспыхивает и сгорает в одночасье.

Пожалуй, пришло время задержаться и подробнее описать этого человека. У него было грубой лепки лицо с крупными чертами: не единожды перебитый широкий нос, большой рот и маленькие глубоко посаженные глаза под выпирающими надбровными дугами. Благодаря своей внешности Драко мог показаться недалеким, но я имел возможность убедиться, что первое впечатление обманчиво. Драко был обделен Создателем по части эмоций, скуп на улыбки, нелюбопытен. Одни и те же истории он мог рассказывать или слушать по нескольку раз, одни и те же действия повторять непрестанно, нимало не смущаясь их монотонностью. Он медленно приходил к чему-либо, однако определившись, уже не сворачивал с намеченной стези. В гербе Драко был дракон, и сам он, высокий, мощный, с выбритой наголо головою, напоминал поднявшегося на задние лапы ящера. Сходство с драконом усиливал плащ, в который Драко облачался по непогоде. Когда я впервые увидел это зрелище, душа моя ушла в пятки: за спиной воина бились и хлопали черные полы, с капюшона хищно скалилась морда с разверзнутой пастью, высоким гребнем и пламенеющими алыми очами.

Невзирая на столь устрашающий вид, Драко был сущим добряком. Возможно, потому он и старался выглядеть страшнее, что стеснялся этой своей поистине детской, безрассудочной доброты. Среди прочих он был настроен по отношению ко мне наиболее дружелюбно.

Драко и подытожил мое повествование:

— Да, парень, не баловала тебя жизнь. Ну да не горюй, коли сам Альхаг взялся за тебя…

Помянутый колдун не замедлил отозваться:

— Пойдем, Подменыш, разомнемся. Хочу составить впечатление, как ты усвоил науку Цветка Смерти.

Сказать, что я был удивлен его приглашению, значит не сказать ничего. Я не признался бы своим спутникам под страхом смертной казни, но мне пришлась по вкусу тяжесть оружия в ладонях. Попробовал бы кто обидеть меня теперь, когда я начал постигать ратную науку! Я чувствовал, как наливаются силой мои руки и плечи, как распрямляется спина, добавляя сходства со знатным господином. Порой в самых смелых мечтах я воображал, что когда-нибудь превзойду во владении клинком мою наставницу хотя бы потому, что она женщина, а значит, уступает мне в силе и выносливости. Но ни в этой, ни в последующей жизни я не мечтал сравниться с придворным колдуном.

Я покорно взял саблю и последовал за Альхагом, не переставая дивиться, какой ему интерес в поединке. Дивился я недолго. Атака была неожиданной и жесткой. Тело отреагировало быстрее разума — я уклонился. О! Не имея до сих пор возможности сравнивать, я и не знал, насколько снисходительна была ко мне Сагитта. Да и Енох с любимой своей палкой в подметки не годился лейб-колдуну.

Я вынужден был отступать, даже не помышляя о нападении. Только пятиться. Уворачиваться. Подпрыгивать. Пригибаться, вздрагивая от гула рассекающего воздух клинка. Вертеться столь резко, что кости протестующе хрустели. Не прошло и пяти минут, как рубаха моя взмокла от пота, а волосы прилипли ко лбу. Альхаг играл со мною, и мне приходилось принимать навязанный ритм.

Я видел работу мастеров по чужим кошелькам, да и себя без ложной скромности причислял к таковым, однако я помню, скольких усилий стоила мне репутация. Дни и ночи напролет я клял за неуклюжесть собственные руки, до ломоты я в спине кланялся перед воображаемыми господами, добиваясь жалобного дрожания голоса, я твердил слезливые фразы, пока смысл их не начинал ускользать от меня. Тому же, что вытворял варвар, невозможно было научиться и за целую жизнь. Альхаг был невероятно, по-змеиному гибок. Я мог бы поклясться, что во время боя тело его меняет форму, а добрый десяток рук против природы человеческой гнется во всех направлениях разом. От этих метаморфоз у меня голова шла кругом. Удары Альхаг отмечал мельком — то надорвет рукав, то распорет штанину. Кожи клинок не коснулся ни разу, и это тоже свидетельствовало о мастерстве колдуна.

Внезапно Альхаг прервался.

— Жарко, — вымолвил он, стягивая стеганую безрукавку, а за нею следом рубашку тонкого полотна. — И ты разоблачайся, парень, не то останешься в лохмотьях.

В его словах был определенный резон. Я повиновался, радуясь, что сумерки скрывают дьявольскую метку на моей спине. Ее я стеснялся больше, чем наготы. И у Еноха, и позже, ютясь в одной комнатушке с Пронырой и Везунчиком, даже в палящий зной я спал в исподнем, отговариваясь чувствительностью к холоду. Мне не верили, но признание права на тайну было одним из непреложных канонов слуг Ночной Госпожи.

Поединок продолжался. Молчаливыми свидетелями ему были вечерние звезды, да высокие — по пояс — травы, да еще легкий ветерок. Постепенно я начал выдыхаться. Почувствовав это, варвар удвоил натиск. Игра близилась к завершению. Раз — Альхаг выбил саблю из моей руки. Краем глаза я видел, как она перекувырнулась в воздухе и затерялась среди степного разнотравья. Два — варвар толкнул меня в спину, одновременно подставляя подножку. Я растянулся на земле. Будь сейчас день, моя дьявольская отметина открылась бы во всей красе. Надеюсь, колдун не кот, чтобы видеть в темноте.

— Превосходно! Цветку Смерти удалось совершить невозможное.

Так сложилось, что разговоры с придворным колдуном влекли перемены в моей судьбе. Не стал исключением и этот. Не то повинуясь приказу варвара, не то по собственной инициативе помимо занятий с мечом Сагитта вдруг озаботилась моим образованием.

Стоило лошадям сбавить темп и перейти с галопа на более медленный аллюр, как чалая кобылица Сагитты оказывалась бок о бок с моим Браго, колдунья обматывала поводья вокруг запястья и принималась донимать меня вопросами.

— Что ты знаешь о его величестве короле Максимилиане?

— Я могу по звону отличить королевский солнцеликий от церковного аврума. И от баронского тоже смогу, — похвалился я. — Знаю, что один солнцеликий равен тринадцати серебряным луням, а лунь куда как лучше разбить на полулуни и четвертьлуни — опасно все деньги в одно место прятать! В четвертьлуне снова тринадцать медяков-созвездий, самое мелкое из которых крош… Кстати, а мой крош тебе еще потребен?

— У тебя лишь деньги на уме! — упрекнула Сагитта.

Я обиделся.

— Да кого хочешь спроси, сможет ли он на слух солик от аврума отличить! Я, между прочим, этой премудрости тоже не одним днем выучился!