— Принц поступил бы так!

— Я не принц.

— Еще не поздно, откажись от участия в поединке! Я выйду вместо тебя.

— Черта с два ты выйдешь против Мантикора!

Сагитта требовала, ругалась, улещивала. Я был непоколебим. Всегда с радостью уступавший желаниям колдуньи, на сей раз я стоял намертво. Убедившись в тщетности споров, Сагитта принялась гонять меня по ристалищу. Я покорно исполнял ее указания, хотя ни на минуту не верил, что освоенная наспех воинская наука поможет мне одолеть Мантикора. Рыцари учились ратному делу с детских лет под руководством битых всеми войнами наставников, в моем же детстве были только Енох и палка вместо меча. Сагитта это тоже понимала, но такова была ее натура, что любое действие было для нее предпочтительнее покоя. Я и сам был таким, и потому не спорил зазря.

— Тебе нужны доспехи, — убеждала меня колдунья. — В них твое преимущество, потому что защита Шаулы будет магической, а в таком доспехе больше иллюзии, чем правды. Вспомни, как Шаула превратился в Мантикора. Будь он облачен в настоящую броню, ему бы это не удалось.

По моей просьбе доспех был пожалован мне арлом. В качестве платы я предложил единственное, чем обладал и мог распоряжаться — драгоценные камни, подобранные у Самоцветного ручья. Годерикт от камней отказался, но высказал некое пожелание, которое по сути стало условием помощи, о котором вы непременно догадаетесь по ходу дальнейшего повествования.

Роль оруженосцев взяли на себя Браго и Драко. На протяжении нескольких дней они терпеливо облачали меня в дублет из прочного льна с шелковой подкладкой, к которому крепились полосы кольчуги, призванные защищать участки тела, не прикрытые стальными пластинами доспеха. За дублетом следовали стеганые штаны и пара кусков тонкой шерсти, обернутых вокруг колен, чтобы поножи не терли кожу. На меня надевали башмаки и облачали ноги в броню. Вощеными толстыми шнурами воины закрепляли дублет на моих плечах, а штаны — на бедрах. Далее следовали верхние и нижние наручи, и защитив руки и ноги, воины принимались заковывать тело. Для крепления деталей применялись многочисленные ремни и застежки. Все действо занимало около двух часов.

Не привычный к стальному облачению, я чувствовал себя стесненно. Между тем, следовало отдать должное оружейникам арла, доспехи были довольно удобны в носке и не особенно тяжелы.

Но на одно лишь воинское мастерство колдунья не уповала. Стараниями Сагитты с внутренней стороны детали доспехов были испещрены таинственными рунами и символами, постичь смысл которых я даже не пытался. Их же Сагитта начертана на моей одежде и на теле. От чернил страшно чесалась кожа, зуд раздражал меня, и это раздраженье, для которого не оставалось места в моей переполненной страхом душе, выплескивалось грубостью и язвительными шутками:

— Лучше бы ты сплясала вокруг меня голой. Я слышал, будто это самая верная защита от холодной стали.

Колдунья терпела. Терпели все, пока мое настроение по нескольку раз на дню менялось от сквернословия к высокопарности.

Когда портной вознамерился снять с меня мерку, я окрестил его гробовщиком. Он неподдельно оскорбился:

— Ваше высочество, я хотел сшить для вас новый плащ. Ваш-то совсем поизносился! Можно ли идти на поединок в ветоши?

Болезненно тощий, изысканный до манерности, он часто заморгал, точно вот-вот заплачет. Я почувствовал вину за неудачную шутку. Этот человек не сделал мне ничего дурного, и нечестно было заставлять его расплачиваться за мои страхи.

— Ты совершенно прав, мой друг. Как же я буду сражаться в старом плаще? — вздохнул я и не противился боле.

Герольд улыбался мне. Я заметил в нем перемены, однако в своем тревожном состоянии не понимал, какие именно. Он разрешил мои сомнения:

— Светлейший государь, позвольте излить на вас благодарность за совет касаемо зубной боли. Мудрость ваша поистине безгранична. Да и сами взгляните.

Точно, прежде он не улыбался. Между тем его зубы были в прекрасном состоянии — крупные, белые, они стояли ровными рядами и переливались, аки перлы.

— Я рад. Если вы обратитесь в лошадь, за вас можно будет выручить хорошие деньги на рынке.

Шутка опять вышла сомнительной, но герольд засмеялся и остальные тоже. Все они словно уже похоронили меня с положенными почестями и теперь говорили обо мне только хорошее. От этого делалось не по себе.

— Браго, ну хоть бы ты назвал меня Крысенышем! — не выдержал я.

— Помилосердствуйте, ваше высочество! Разве воин древнего благородного рода станет служить крысе?! Между тем я здесь, и меч мой наточен, чтобы разить врагов к вашей славе.

Немало удивив меня, этот забияка вдруг опустился передо мной на колени.

— Что ты делаешь, Браго? — в испуге воскликнул я, попытавшись поднять его.

Браго оттолкнул мою руку.

— Не мешайте, ваше высочество. Я все делаю верно.

Драко безмолвно преклонил колени рядом с приятелем. Их клинки: широкий, без изысков Браго и чуть изогнутый с вязью рун вдоль кромки лезвия Драко, со звоном легли к моим ногам. Этим жестом королевские рыцари присягали на верность не принцу, а мне самому — такому, каким я был или точнее — каким стал.

Вид коленопреклонных воинов оказал на меня столь сильное воздействие, что я не мог двинуться с места. Ноги мои словно приросли к каменным плитам, в носу засвербело, и окружающий мир вдруг утратил свою четкость. Запоздалое озарение снизошло на меня — впервые постиг я смысл, скрывавшийся за словом честь. Я понял их всех: и благородных господ, и людей попроще, что цеплялись за свою эфемерную честь, как больной за последнюю надежду. Я понял рыцарей, писавших на гербах: "Honor super vita", понял мастеров-ремесленников, отчаянно набивавших цену товару, но сторговавшись, никогда не обсчитывавших покупателей, понял, что двигало Ариовистом, когда воспитанный в духе рыцарских идеалов принц бежал в небытие от терзавшего его позора.

И вновь я почувствовал над собой руку той неведомой силы, избранником которой сделался еще до рождения. Именно она устами повитухи удержала мать от убийства меня во чреве, она вела меня в темных переулках, помогая уходить от погонь и головорезов, она же толкнула меня на кражу монет у Браго и подмигнула лейб-магу глазами наследника престола с моего лица. Мой выбор был предначертан заранее. Мне оставалось лишь принять его, что я и сделал.

XVIII. Смерть короля Максимилиана

Я прекрасно помню предшествующие поединку дни — отмеченные страхом смерти, они таяли один за одним, оставляя горькое и терпкое послевкусие. Я бродил по извилистым дорожкам заснеженного парка мимо печальных умолкших фонтанов, мимо мраморных статуй, по-летнему нагих, и оттого неуместных в этой зиме. Погруженные в зимние грезы, дремали под снегом деревья: статные клены, огромные роскошные каштаны, редкие величественные дубы — ветер беспрепятственно скользил между их стволов, солнце то тут, то там прорывалось сквозь сплетенные ветви. На одинокой рябине стайка хохлатых свиристелей доклевывала сладкие после морозов ягоды.

Мысленно я прощался со всем, что окружало меня: с сиянием дня, с деревьями, которые не надеялся больше увидеть в летнем уборе, со снежным покровом, где точно капли крови рдели оброненные птицами ягоды. Я прощался с моими слугами-соглядатаями, с чьим присмотром успел примириться, прощался с верными Браго и Драко. Воины не оставили меня даже теперь — озябшие, по пояс проваливаясь в сугробы и чертыхаясь, они следовали в отдалении, уважая мое право на одиночество. Раз за разом просеивал я память, и дни до встречи с Сагиттой отметал как пустые и малозначительные, те же, что были после, старался запечатлеть крепко-накрепко, чтобы в том краю, где кончаются мысли и сны, свет этой любви вел меня.

Никогда не учивший слова молитв, теперь я обращался Создателю. Я искал его в небесах, я воображал его незримое присутствие среди окружавших меня деревьев, я ощущал руку его в прикосновении солнечных лучей к лицу. "Милостивый и милосердный, — истово молил я. — Я доселе не звал тебя, не докучал тебе жалобами, не клянчил твоих милостей. Быть может, ты сочтешь меня недостойным твоей благодати, но если слышишь меня сейчас, не дай моей жертве свершиться напрасно. Береги Сагитту, ибо мне недолго осталось ее беречь". И ответом на мои молитвы трепетали ветви, и редкие снежинки плясали в солнечных лучах.