Меня не покидало ощущение, что визит колдуна не случаен, и что добром он не кончится. Во власти предчувствия я не мог усидеть на месте и метался по помещению от стеллажа к стеллажу.

Сагитта сидела в обтянутом синим бархатом кресле, перед ней стоял шахматный столик, на которой колдунья оперлась локтями, повалив пешек, королей и рыцарей в одну кучу. Я читал ее напряжение в морщинках между бровей и у рта, в скованной позе. Глаза колдуньи были закрыты, как любила делать она, возвращаясь в минувшее. Этого ей показалось мало, и она спрятала лицо в ладони. Голос из-под ладоней звучал глухо:

— Шаула из старого поколения магов, которые для заклинаний черпали via vitalis — жизненную силу убитых ими людей. К тому времени, как его величество Максимилиан с подачи Альхага наложил вето на колдовство на крови, Шаула слыл известным чародеем. Он вынужденно подчинился запрету, после чего от известности ему остались лишь крохи. Несколько лет Шаула провел в горах — там и законы помягче, и рука правосудия дотянется не всегда, а после перебрался на север. В этих холодных краях ночи длинны, природа сурова, земля требует постоянного ухода и все равно родит скупо. Здесь тяжело жить. Маги стремятся уехать на юг, оттого оставшиеся в большой чести. Шаула пришелся ко двору.

— То, что он говорил о твоих родителях — правда? — не сдержал я любопытства и тотчас укорил себя.

Сагитта долго молчала, и я подумал, будто обидел ее. Чтобы смягчить оплошность, я добавил:

— Прости, я не должен был спрашивать.

— Об этом и впрямь шептались при дворе его величества Максимилиана. В лицо мне сказать смельчаков не сыскалось, едва я оказывалась поблизости, пересуды тотчас стихали. Родителей я не знала. Помню подле себя лишь Альхага, и он ни единожды не дал мне повода для упрека. Ребенком я спросила его, правдивы ли слухи. Альхаг ушел от ответа. Больше я не задавала вопросов. Даже если и так, не сомневаюсь, что у него имелись веские причины для убийства. Моих чувств к нему это не переменит, и незачем ворошить прошлое.

Конечно, колдунья лукавила. Ей тяжело было слушать сплетни, как тяжело любому человеку, с детства видевшему от близких только добро, предположить о них нечто ужасное. Переживания Сагитты свидетельствовали в пользу лейб-мага. Да я и сам видел, как относился к колдунье Альхаг, и помнил клятву, которую он с меня взял.

Мне ли было упрекать ее в одержимости Альхагом, если я точно также был одержим ею?

— Незачем, — согласился я. — Шаула приехал, чтобы убить меня?

— Прежде он захочет узнать, останешься ли ты верен политике короля Максимилиана. И если ты так, то он попытается от тебя избавится.

Я почувствовал, будто нырнул на глубину и мне не хватает воздуха. Для человека-тени я не был противником. Но что толку об этом думать? Я подошел к Сагитте. Так и не отняв рук от лица, она безошибочно уловила мою тревогу:

— Не бойся. Браго и Драко слывут лучшими клинками королевства. А сумею тебя защитить и от меча, и от магии.

Я не ставил под сомнение ее способности. Однако для меня Сагитта была не колдуньей и не воительницей, а прежде всего — любимой женщиной, той, защищать которую должен я. Я приготовился было выложить свои возражения, но одной своей фразой она заставила меня замолчать.

— Коль скоро меня считают твоей фавориткой, мало кто удивится, если я переберусь в твои покои. Там будет легче обеспечить твою безопасность.

Сберегла ли меня магия Сагитты или воины, неотступно следовавшие по пятам, сыграло ли свою роль расположение арла Годерикта или вмешалась рука провидения — мне невдомек и по сей день. Чувствовал я себя превосходно, ел вдосталь, спал в тепле, и за все за это следовало благодарить арла. Порой я задавался вопросом относительно причин гостеприимства правителя. Возможно, в политике я был полым профаном, однако основные правила отношений между людьми успел уяснить. В мире, где я рос, гостей окружали заботой лишь затем, чтобы усыпить их бдительность и сподручнее обобрать. Дальнейшие события подтвердили мою правоту.

Приглашение от принцессы Нинедетт стало для меня неожиданностью. Еще большей неожиданностью была последовавшая за ним беседа.

Впервые я увидел знатную даму за вышиванием, и не смог сдержать удивленного возгласа. Нитки, которыми шила принцесса, едва ли превосходили толщиной паутину. Чтобы их разглядеть, Нинедетт использовала увеличительные свойства изумруда. Что это был за камень! С голубиное яйцо величиной, своим насыщенным цветом он напоминал зелень хвои после дождя. Я застыл, прикованный к нему взглядом. Я даже спрятал руки за спину, боясь непроизвольным жестом выдать себя. Вопиющее расточительство! Да я навскидку мог найти изумруду сотню куда лучших применений!

Принцесса неверно истолковала мой взгляд и воспользовалась этим, чтобы начать разговор:

— Вам нравится, принц? Я украшаю покров для обители святой Карпеции-в-Горах. Святая Карпеция принимает дев из знатных семей и уставших от мира вдов. Обитель стоит уединенно, вокруг, куда ни кинешь взор, высятся лишь молчаливые горные пики да безбрежная синь небес. И ласточки звенят в вышине. Согласитесь, не самое худшее место, чтобы провести жизнь в молитвах и посте, — Нинедетт отложила свое вышивание и попросила фрейлин удалиться. Изумруд, о этот изумруд! — был небрежно отброшен в стоящую у ног принцессы корзинку с рукоделием. — Простите мне мою смелость, ваше высочество. Мне хотелось говорить с вами наедине. Могу я рассчитывать, что вы сохраните втайне от всех и особенно от моего брата наше свидание? Оно может расстроить его, а брат так печется о моем благополучии!

Я кивнул. Этим нехитрым приемом прятать свое замешательство за последние месяцы я овладел в совершенстве. Повинуясь моему жесту, Браго и Драко вышли следом за фрейлинами. Из-за дверей их приветствовало хихиканье.

Принцесса горделиво вскинула голову:

— Меня учили быть выше праздных пересудов. Однако некоторые разговоры обходить молчанием становится все труднее, тем паче, что они имеют отношение к моему будущему.

Проявив неслыханную вольность, я опустился на подушечку у ног принцессы, где прежде сидела одна из фрейлин. В такой близости я хорошо видел, как волнуется Нинедетт, как бесконечно расправляет она свои парчовые юбки, как перебирает жемчужины на поясе. Дыхание ее было прерывистым, часто принцесса умолкала, обращала взгляд в окно, и словно обретя в раскрывающихся ей далях недостающую смелость, продолжала вновь.

— Возможно, я покажусь вам чересчур прямолинейной, однако тому виной мое воспитание — простите мне и его тоже, ибо оно в меньшей степени зависело от меня самой, а в большей определялось родителями и братом. Меня учили, что ложь губительна для души…

Она была столь трогательна в своей нерешительности, что я подбодрил ее:

— Можете говорить прямо.

— Я всегда знала, что союзы в королевских семьях заключаются в политических целях и не подразумевают под собой романтической основы, но все же в сокровенных мечтах дерзнула надеяться на взаимную симпатию. Для меня было бы унизительным делить избранника с кем-то еще. Пусть мне не суждено царить в его сердце, но я хотела бы, чтобы оно было также свободно от других.

— Я понимаю вас, ваше высочество, — кивнул я и подался ближе к ней и к ее изумруду.

Я лукавил. Мне было решительно невдомек, отчего принцесса решилась доверить мне свои сердечные тайны. Однако выказываемое участие приближало меня к заветной цели. Я уже чувствовал, как холодят ладонь глянцевитые бока вожделенного камня, когда Нинедетт молвила:

— Если вы поменяли решение касаемо возможности нашего с вами союза, мне хотелось бы услышать об этом от вас. Я глубоко уважаю вас, и мне мучительно сознавать себя обузой и связывать вас обетами, что наши семьи дали друг другу, когда мы сами были детьми.

Похоже, об этом незначительном нюансе наших отношений с Годериктом меня предупредить забыли.

Подменыш, ты крепко влип, сказал я себе. Теперь тебе нужно выкручиваться так, чтобы не обидеть эту девочку-принцессу, чтобы не впасть в немилость у сиятельного арла, за чей счет ты ешь, пьешь и дышишь горным воздухом, и так, чтобы не открыть дорогу на виселицу себе самому.