— Господин кюре, — сказал Тома, — мы узнаем правду, даже если нам придется прибегнуть к насилию.

— О Боже, Боже! — взмолился кюре, целуя распятие, которое он держал в руках. — Дай мне мужество не уступить!

— Господин кюре, — продолжал Тома, указывая рукой на огонь, — вы видите этот чан с кипящим маслом? Мы можем погрузить в него ваши ноги!

— На помощь! — закричал священник. — На помощь!

— Кричите сколько хотите! — заметил Тома. — Это дальняя комната, между каждым окном и ставнем лежит по матрасу: вас никто не услышит.

— Боже мой! Ты единственный, на кого я могу уповать! — воскликнул кюре. — Помоги мне, Боже!

— Господь Бог не может осуждать детей за то, что они мстят за своего отца! — промолвил Тома. — Говорите!

— Делайте со мной что хотите, — произнес священник, — я ничего не скажу!

Тома сделал знак Жану и Луи; те сняли котел с огня и поставили его между камином и трупом. В ту же минуту Тома, сознавая, что и ему и братьям необходимо укрепить свою решимость, прежде чем начать действовать, схватил простыню, прикрывающую отца, и отбросил ее в сторону. Непокрытое обнаженное тело взывало к отмщению: возмездия требовали фиолетовые губы и одиннадцать ран.

— Подумайте, — обратился Тома к аббату, — смерть наступает медленно; смотрите, понадобилось одиннадцать ножевых ран, чтобы душа покинула это бедное тело, а ведь убийца спешил; нам же некуда торопиться!

— Боже мой! Боже мой! — лепетал священник, стоя на коленях. — Дай мне силы перенести эту муку!

Однако мольба была тщетной: юноши знали слабый и робкий характер аббата и заранее были уверены, что у него не хватит силы устоять перед угрозой пытки (возможно, они надеялись только на это).

— Вы не хотите нам назвать имя убийцы? — спросил Тома.

Священник ничего не отвечал, он только сильнее прижимал распятие к губам и продолжал молиться.

— Ну, что же, братья! Во имя нашего отца делайте то, о чем мы договорились! — приказал Тома.

Двое молодых людей схватили священника и подняли его на руках. Тот испустил страшный вопль.

— Смилуйтесь! — вскричал он. — Я все скажу!

— Имя! — требовал Тома. — Прежде всего имя!

— Кантагрель, — пролепетал кюре.

— Хорошо, — сказал Тома, — я в этом почти не сомневался, но опасался обвинить невиновного. Поставьте господина кюре на пол!

Братья поставили священника на ноги, но он был не в состоянии стоять и оседал на пол, словно его ноги были сломаны.

— Теперь расскажите подробности, — настаивал Тома, — убийце нельзя дать возможность отрицать свою вину.

— Хорошо, — согласился священник (после того как он назвал имя, ему не было смысла скрывать остальное), — убийца узнал от вашей тетушки Мирай о поездке Сатюрнена Сиаду в Нарбон; он догадывался, в чем цель этого путешествия, и поджидал вашего отца около брода через Эре.

— А дальше? — продолжал допрашивать Тома.

— Именно там, когда Сиаду поднялся на берег, он кинулся на него и сбил с лошади первым же ударом ножа, однако в результате этого удара Сатюрнен Сиаду был только легко ранен.

— Бедный отец! — прошептали одновременно Луи и Жан.

— Продолжайте! — потребовал Тома.

— Он поднялся, и тут Кантагрель нанес ему второй удар.

— Презренный! — закричали младшие братья.

— Продолжайте! — повторил Тома.

— Поскольку Сатюрнен сам схватил его за воротник, они оба упали на землю, и во время борьбы мясник нанес ему еще девять ран.

— Так вот как оно было! — одновременно вскричали братья. — Будь спокоен, отец, ты будешь отомщен!

— Продолжайте! — настаивал Тома.

— Убедившись, что Сатюрнен Сиаду умер, он отволок тело к реке, чтобы сбросить его в воду. В эту минуту показались погонщики мулов; убийца еле успел укрыться за лодкой, вытащенной на берег, и там же спрятать труп. Погонщики его не заметили и перешли реку вброд, но, когда они прошли, Кантагрель, потеряв голову, в смятении оставил тело там, где оно было, вскочил на лошадь, тоже переправился вброд и пустил коня вскачь; потом, чувствуя, что лошадь вот-вот упадет, он оттащил ее в маленький лесок, где и оставил, а сам пешком вернулся в Тулузу. Однако, утолив жажду мести, преступник начал мучиться угрызениями совести; он поспешил в церковь, попросил исповеди, и судьбе было угодно, чтобы я оказался там...

— Уж не отпустили ли вы ему грехи? — угрожающе закричали двое младших братьев.

— Нет, дети мои, — сказал священник еле слышно, — но Господь Бог милосерден. Да простит он ему совершенное преступление, как и вам — то преступление, к которому вы меня принудили.

После этих слов аббат Шамбар лишился чувств, а когда он пришел в себя, то увидел, что находится в своем доме, рядом со старой служанкой, пытающейся вернуть его к жизни.

Оставшись одни, молодые люди переглянулись; мрачная улыбка играла у них на губах: они узнали все, что им было нужно.

Потом два младших брата обратились к старшему:

— Что мы теперь должны делать, Тома?

— Останьтесь здесь, — ответил он, — я пойду к женщинам.

Вскоре он вернулся с запиской в руках и в сопровождении тетушки и сестер.

— Теперь, — обратился он к женщинам, — ваша очередь бодрствовать у тела, а нам надо действовать.

Сделав знак братьям следовать за ним, он вышел вместе с ними.

— Братья, разве мы не возьмем с собой оружие? — спросил Жан, оказавшись на улице и увидев, что Тома ведет их по дороге в Тулузу.

— Ни в коем случае! — ответил Тома.

— А почему? — недоумевал Луи.

— С оружием в руках мы можем его убить, а он должен умереть от рук палача. Нам достаточно веревок.

— Верно, — согласились братья.

Они постучали в дверь лавки канатчика и купили новые веревки. После этого юноши направились в Тулузу и около десяти часов были там; никем не замеченные, они добрались до площади Сен-Жорж и, воспользовавшись ключами, полученными Тома от вдовы Мирай, проникли к ней в дом, не разбудив служанки; им прекрасно была известна его планировка, и они беспрепятственно прошли в спальню своей тетушки. В эту комнату вели три двери; изучив их расположение, братья стали молча ждать наступления утра.

Едва забрезжил рассвет, Тома поставил братьев перед дверьми, ведущими в комнату, а сам поднялся в мансарду к служанке; та в это время только начала одеваться.

— Катрин, — обратился он к женщине, глядевшей на него с изумлением, — мы приехали ночью, я и тетушка Мирай, и не хотели вас будить.

— Господи Иисусе, господин Тома! — воскликнула служанка. — Верно ли то, что говорят?

— А что говорят, Катрин?

— Что господин Сатюрнен Сиаду, ваш отец, убит разбойниками у брода реки Эре.

— Увы, это так, Катрин. Все верно.

— А убийца известен?

— Считают, что это погонщик мулов; он скрылся по направлению к Пиренеям.

— Боже мой! Боже мой! — запричитала старуха. — Какое несчастье!

— Катрин, — сказал Тома, — в таком трудном положении наша тетушка, разумеется, хочет опереться на своих друзей. Поскольку Кантагрель в числе ее лучших друзей, она просит его тотчас же прийти к ней и ждет его в спальне. Бедняжка никак не оправится от удара, она совсем разболелась. Я же спешу в Ла-Круа-Дорад, к своей семье; прощай же, Катрин: когда ты вернешься, меня уже не будет. На, вот письмо от вдовы Мирай.

Старая служанка закончила одеваться и поторопилась к Кантагрелю. Тома вернулся в спальню. Четверть часа спустя послышались шаги по лестнице: кто-то, ступая тяжелой походкой, приближался к двери; раздался стук, затем в ответ на приглашение «Войдите!» дверь открылась. На пороге стоял мясник.

Со стороны кровати, задрапированной занавесками, послышался слабый голос: «Сюда!»

Кантагрель без всяких опасений приблизился, но в ту минуту, когда он потянулся откинуть занавеску, две сильные руки схватили его и послышался громкий голос — без сомнения мужской:

— Ко мне, братья!

Юноши вбежали в комнату и набросились на Кантагреля.

И вовремя! Первым же движением мясник опрокинул Тома на кровать и без труда высвободился бы, если бы они сражались один на один.