Олеандра поразила абсолютная неправильность всего этого. Он полагал, что уже привычен к подобным ужасам, поскольку Око набито кошмарами под завязку. Он видел миры, сделанные из тел мертвых чудовищ, и наблюдал, как пытают проклятых. Но это было что-то совершенно иное. Был в этом некий жестокий прагматизм и никакого удовольствия. Башню создал разум, который больше интересовали эффективность и практическое применение, нежели боль и страдания. Разум Фабия Байла. Но почему-то от этого она казалась еще хуже.

Как всегда, ее вид на миг лишил Олеандра дара речи.

Диомона вздохнула:

— Прекрасно. При всех своих недостатках Фабий знал, что красота — в эффективности. Никаких претензий на художество. Единственный мон-кей, который хорошо уяснил суть биоматематики. Был бы он друкари… Эх! — Она печально покачала головой. — Какой бы развалина из него получился. А какой гемункул!

— Гексахир, похоже, думал так же.

Диомона бросила на него сердитый взгляд:

— Гексахир позволил своей увлеченности затуманить здравый рассудок. Я с самого начала знала, что от Фабия будут одни проблемы. Вся его замечательность не стоит тех трудностей, которые он нам доставил. — Она помолчала. — И по-прежнему доставляет.

Барк замедлил спуск. Вдоль всей башни дрейфовали похожие на пролеты мостов мышечные пряди, подцепленные к парящим в воздухе буям. Барк подошел к одному из них и замедлил ход. Пилот направил судно к причалу. С неприятным скрежетом выдвинулись стыковочные захваты. Диомона поднялась и дала Олеандру знак следовать за собой.

— Добро пожаловать домой, Олеандр!

Гексахир шагал по стыковочному отсеку Башни Плоти, с досады кусая собственные пальцы. В отсеке воняло протухшим мясом, а с покрытой складками внешней поверхности доносилось жужжание насекомых. Вдоль всего отсека шли прибитые костылями металлические мостки, и оттуда, где железо входило в мясо, сочился кровавый гной. Когда барк, доставивший его сюда, отчалил, мостки затряслись.

Издалека, словно раскаты грома, долетел жуткий скрежещущий звук. Гексахир с наслаждением вздохнул, когда шум окутал его своими успокаивающими ритмами. Башня пребывала в постоянной агонии, питая своих обитателей болью, как если бы они вырезали новые борозды в ее трепещущих внутренностях.

Пешиг оказался удручающе упорен. Как и остальные. Для столь долгоживущих созданий многие друкари были непостижимо близоруки. Отчасти он и сам был в этом виноват. То, что Гексахир сделал с ними, его исправления… Они сделали Салара и Авару, да и Пешига тоже, опрометчивыми и честолюбивыми. Гемункул никогда бы не подумал, что это может выйти ему же боком.

— Или, точнее, я так и не удосужился подумать об этом, — пробормотал Гексахир. Он погладил края маски, ощущая ее так, словно это была его собственная кожа. От своего лица у него остались только воспоминания. Он даже не мог вспомнить, когда видел его в последний раз. Но сколько ни думай, а дело уже сделано. Придется или приспособиться, или погибнуть. Собственно, в этой мысли содержалась краткая история всей его расы.

Но сейчас, по крайней мере, он дома, и этого достаточно. Вокруг несло гнилым мясом, голую кожу целовал влажный воздух, застоявшийся в пористых, как губка, коридорах. Пол под ногами был плотным, но противно мягким и пронизанным пульсирующими венами. В стенах их тоже хватало: темные протоки расходились по тысяче направлений. Изнутри даже на неопытный взгляд было ясно, что Башню Плоти не построили, а вырастили. Здесь не было никаких стыков, швов или шрамов, кроме тех, что появились из-за мириад опасностей ее зыбкого местоположения.

Стены и коридоры укрепляли толстые узлы бугристой кости, твердой, как керамит, но невероятно гибкой. Паутина нервной ткани тянулась по потолку и стенам, словно разросшиеся без присмотра виноградные лозы, и Гексахир видел, как по ней искрами умирающего огня проносились вспышки мозговой активности. Внутренние коридоры были сделаны из выдолбленных костей, а мостки и переходы на открытых площадках — из мышечной ткани и связок. Воздух дрожал от жара, и слышался далекий тяжелый стук, похожий на ритмичное биение огромного сердца.

Повсюду сновали развалины и рабы, исполнявшие прихоти своих хозяев. В сердечных желудочках собирались гемункулы, чтобы обсудить между собой достоинства своих открытий или испытать силу какой-нибудь новой формы рабов на многочисленных препятствиях — как живых, так и не очень. И все замирали и провожали его взглядами, когда Гексахир проходил мимо. Он ощущал их взоры спиной и слышал обрывки приглушенных разговоров.

Как ему хотелось остановиться! Завязать ссору, поднять шум до небес. Они не понимали, дураки. Не видели того, что видел он, даже не представляли. Поэтому Гексахир игнорировал их, как и подобает настоящему главе.

Пусть говорят. Пусть бормочут, строят козни и заговоры. Когда Фабий наконец окажется у него в руках, они прикусят языки. Подавятся своим бормотанием. Он лично проследит за этим. Иногда ему хотелось, чтобы Тринадцать Шрамов был более строгим ковеном, как, к примеру, Черное Родство. У тех тайные владыки проводили свою волю, не терпя никаких возражений. Но Шрамы были моложе — и расхлябаннее. Кровью не пои — дай поспорить.

Именно это когда-то и привлекло Гексахира в их ряды. Другие ковены были слишком замкнутыми, слишком узколобыми. Он надеялся найти здесь единомышленников. Потом, позже, надеялся сформировать их. Преобразовать ковен так, как видел сам, как это сделал Фабий со своими последователями. Гексахир скрипнул зубами, озлившись на себя за такое сравнение.

Он подошел к широкой, похожей на клоаку арке. Выставил руку, и мясной полип потянулся от арки навстречу. Обвил руку, влажно присосавшись, и затрепетал. Затем с чмоканьем отлип и убрался. Арка сократилась и разошлась, открыв вход.

Зал за ней имел неправильную форму, разветвляясь странными заворотами. Он напоминал клапан аорты, правда, несколько раздутый. Там и сям тянулись огромные мангровые заросли мышц. Переплетение тканей сократилось, и отверстие за спиной у Гексахира сошлось, издав, булькающий звук.

Оказавшись в безопасности своей личной лаборатории, гемункул позволил себе тихий вздох недовольства, затем буркнул:

— Олеандр?

Нет ответа. Он подумал, не случилось ли чего с его питомцем — или, может быть, с Диомоной. Сейчас бы его устроил любой вариант.

Кто-то рассмеялся.

Гексахир сунул руку под плащ и выхватил осколковый пистолет. Повел оружием вокруг; датчики наведения, вшитые в маску, сканировали обстановку. Ничего не обнаружилось.

— Ходящая-по-покрову?

Тишина.

Он активировал чувствительные реснички, которыми был усеян плащ, и дал им попробовать воздух на вкус, чтобы отыскать след незваного гостя. Надо всем повисла сальная пелена, какой он не встречал со времен последнего Разъединения. Кто — то здесь был — или есть. Кто-то не из Комморры.

Спинные щупальца, подергиваясь, медленно понесли Гексахира по лаборатории.

— Это ты, демон? — промурлыкал он. — Боюсь, Олеандра здесь нет. Только я. Но из меня собеседник не хуже, можешь поверить.

Демон. Точно, демон. В воздухе остались следы варп-материи. Частицы небытия. Демоны не так часто появлялись в Комморре, но иногда один из них проскальзывал через трещину в древних укреплениях и устраивал себе логово в какой-нибудь забытой части города. Демоны никогда не отличались силой и больше походили на эфирных паразитов. Опасные, но только для неосторожных.

Этот же был совсем другим. Сначала Гексахир решил, что он просто прицепился к Олеандру; как, собственно, паразит. Но чем дольше гемункул размышлял над предупреждением Силандри, тем сильнее задавался вопросом, не был ли демон чем-то большим. Шпионом, к примеру.

— Так вот кто ты, демоненыш? — вопросил он громко. — Шпион? Это Фабий послал тебя подсматривать за мной, хм?

Нет ответа.

— Она ушла.

Голос Ходящей-по-покрову прорезал воздух и заставил его быстро обернуться. Арлекин сидела на соседнем биобаке, балансируя посохом на двух пальцах.