Савона закрыла глаза, втягивая богатый аромат. Когда-то, в иной жизни, она, несомненно, сочла бы эти запахи отвратительными. Теперь же они казались приятными, будто то пахли недавно распустившиеся цветы. Она потянулась и оперлась на ограждение, не отводя взгляда от суматохи внизу.

— Знаешь, это моя любимая часть налета. Столько возможностей, столько потенциала.

— Но ведь это не налет, помнишь? — прошептал Беллеф.

— Налет, засада — какая разница?

— В множестве тактических и стратегических факторов, — ответил воин, проводя пальцами вдоль последних строк стихов, высеченных на наруче, по порядку очерчивая каждое слово. — Они становятся беспокойными. Нетерпеливыми. Жаждут битвы.

— Они почуяли войну на ветру, — сказала Савона.

— Это из одной из моих поэм? — через миг спросил ее Беллеф, будто не поверив ушам.

— Возможно, — ответила ему Савона, не оглядываясь.

— Хочешь послушать последнюю? — спросил он, и от пыла в его голосе женщина скривилась. Поэмы Беллефа бывали по очереди порочными и приторными, непристойными и идиллическими.

— Не сейчас.

— Значит, позже, — дружелюбно кивнул легионер.

— Ты выглядишь удивительно спокойным, Беллеф, — покосилась на него Савона.

— А почему нет? В битве наше предназначение.

— Твое — может быть.

— Но и твое тоже, — окинул ее оценивающим взглядом воин. — Ты присягнула удовольствиям войны, когда надела доспехи Гондола. Чем скорее ты это признаешь, тем скорее тебя примут и другие.

— Сколько прошло веков, Беллеф? — мягко спросила Савона. — Сколько веков назад я взяла то, что принадлежало мне по праву? И все равно некоторые отказываются меня признать.

— Их осталось не так уж много, — усмехнулся уличный поэт. — Ну, после децимаций.

— Так вот как вы это теперь называете? — нахмурилась Савона. — Я этого не требовала.

— Нет. И это единственная причина, почему Варекс и другие традиционалисты не пытались перерезать тебе глотку. — Беллеф взял один из висевших на броне отточенных осколков керамита и начал выцарапывать на наруче новую строфу.

— Если они хотят быть главными, пусть бросят вызов, — сказала Савона, наблюдая за ним.

— Не бросят, ведь этим признают тебя. Сражаясь открыто, они признают тебя равной, такой же достойной, как и любой воин из легиона. Сама знаешь.

— Трусы.

— Нет. Но они напуганы. Не тобой, но тем, что ты воплощаешь в себе. Ты — свидетельство того, что легион, который они знали, и миллениал, в котором служили, мертвы. Мертвы окончательно. — Поэт поглядел на Савону. — Мы тысячелетиями цеплялись за идеал, отказываясь замечать, как он истрепался, как непристойны стали вкусы. Теперь же остался лишь прах, и перед нами неопределенное будущее. И неопределенность нам совсем не по душе.

— Это я уже заметила, уличный поэт, — рассмеялась Савона. — Но какое мне дело до их страхов? Пусть следуют за мной или будут прокляты. Главное, чтобы наконец-то решили, что делать. — Она вновь оперлась на перила. — Я соединила наши судьбы с участью Повелителя Клонов, веря, что только так смогу удержать Двенадцатый в достойной форме. Но разложение лишь ускорилось. Будто он заражает все, к чему прикасается.

— Возможно, так и есть, — вздохнул Беллеф. — А возможно, так было всегда. Как знать, может, нам стоило умереть с честью, а не давать Фабию и Фулгриму вытащить нас из бездны лишь затем, чтобы столкнуть в другую.

— Неужели я слышу горечь? Или сожаление? — И то и другое. Ни то, ни другое. — Беллеф покачал головой. — Желания и сожаления — часть великого змея. Желания ведут, но сожаления всегда следуют за ними. Одного не бывает без другого, иначе и то, и другое бесполезно.

— Как выразительно. Сам придумал?

— Нет, увы и ах. Это сказал другой легионер, Нарвон Квин.

— И где же теперь этот философ?

— Там же, где и большинство философов. В земле. — Беллеф постучал костяшками по перилам. — В последний раз я слышал, что он отправился искать обитель Фулгрима и не вернулся.

— Это то, что мне никогда не понять в вашем роде, — фыркнула Савона.

— Только это?

— Зачем пытаться найти богов или их слуг? — продолжила она, не обратив внимания на укол. — Как говорит мой опыт, они сами быстро тебя найдут, если захотят.

И едва она это сказала, как зазвенел вокс-колокольчик. Она отошла от ограждения.

— Помяни черта… — Савона открыла канал связи. — Да?

— Ты закончила свои приготовления? — пробился сквозь помехи голос Фабия.

— Почти.

— Тогда приходи на мостик. Я хочу обсудить нашу стратегию.

— Опять?

— Да. И мы будем продолжать, пока я не уверюсь, что ты осознала каждую деталь.

С этими словами он отключил связь. Савона посмотрела на Беллефа. Тот лишь отвесил пышный поклон.

— После вас, миледи.

Арриан закончил точить клинок как раз тогда, когда Фабий закрыл канал. Все было ясно по выражению лица старшего апотекария. Капризность Савоны утомляла и в лучшие времена. Впрочем, она на свой лад была полезна и достойна доверия больше любого другого воина из Двенадцатого. Большинство, скажем, тот же Варекс, колебались в шаге от предательства.

Цорци окинул клинок своего фалакса пристальным взглядом, а затем убрал его в ножны, сочтя достаточно острым. Он вытащил второй и начал снова. Звуковой точильный камень тихо гудел, пока апотекарий водил им вдоль лезвия.

— Тебе точно нужно делать это здесь? — не выдержал Горел. Он стоял рядом вместе с Марагом и Дуко.

Арриан помедлил, оценивая варианты ответов, и выбрал тот, который точно разозлил бы Горела еще сильнее.

— Да, — сухо ответил он, продолжив точить клинок. Занимаясь делом, он незаметно осматривал и трех других апотекариев.

Всем своим видом Горел буквально кричал о недовольстве. Он не хотел здесь находиться и никак не пытался это скрыть. Никто не знал послужного списка Горела. Вероятно, тот был отступником из какой-то жидкокровной банды, что расплодились после роспуска старых легионов. Горел никогда не сражался против братьев, ведь у него их и не было. Для Горела Долгая война была лишь чьей-то чужой историей.

А вот Мараг пребывал во вполне доброжелательном настроении. Впрочем, другое с ним случалось нечасто. Арриан подозревал, что воин постоянно вкалывал себе всевозможные наркотики, — возможно, пристрастившись к ним, а может, просто ставя опыты. Падший был чудаком даже по меркам Консорциума.

Но самым довольным из всех троих выглядел Дуко. Повелитель Ночи, как и большинство его сородичей, всегда был рад хорошему налету. Дуко заметил его взгляд и уважительно кивнул. Арриан кивнул в ответ. Из этой троицы Дуко нравился ему больше всего. Повелитель Ночи отличался завидной практичностью, а его амбиции оставались направленными за пределы Консорциума и не вредили другим.

— Ну что еще? — проворчал Горел. — Что теперь затеял этот глупец?

Арриан проследил за взглядом апотекария, услышав голос Скалагрима:

— Заходите, щенки. Садитесь. Наблюдайте. И помолчите. — Вслед за апотекарием на палубу вошла целая стая детей из гомо новус. Большинству было лишь несколько лет, но все юнцы были крупнее, сильнее и гораздо внимательнее, чем любой обычный ребенок в их возрасте. На каждом были отметины стай с орудийных палуб. Скалагрим предпочитал их всем другим по причинам, которые ускользали от Арриана.

— Зачем? — спросил он, когда хтониец подошел ближе.

— Чтобы не путались под ногами. Мелкие поганцы прикончили одного из смотрителей в нижнем отсеке с припасами. Подставили несчастному громиле подножку, а затем выпустили ему кишки прежде, чем кто-то успел вмешаться. — Скалагрим ухмыльнулся. — Они быстро учатся. Куда быстрее, чем прошлые.

— Каждое поколение становится лучше прошлых. — Арриан глядел, как дети разбежались, ища места повыше и щели, куда можно залезть. — Сюда ты их зачем привел?

— Подумал, что они могут чему-то научиться.

— В самом деле? — спросил Фабий, оглянувшись.

— Ну разумеется. Сейчас меня превыше всего заботит их образование.