— Я также пошла дальше и разбила собственное сердце, потому что отдала его тому, кому это не нужно. Я думаю, что мне снятся ванильные сны, и мне нужно от них избавиться, поэтому, папа, пожалуйста, проснись и скажи мне, как это сделать.

Он сжимает мои пальцы, и прежде, чем я успеваю испугаться, его ресницы трепещут, а глаза медленно открываются.

У меня чуть не случается сердечный приступ, мои пальцы замирают на его руке, когда сине-серый цвет его радужной оболочки сияет в свете лампочек. Цвета, которые я не видел несколько недель. Сейчас он приглушен, измучен, но смотрит прямо на меня.

Он медленно моргает, но его взгляд не отрывается от меня.

— Боже мой, папа…

Его пальцы сжимают мои, и он что-то бормочет. Сначала бессвязно, но потом я подхожу к нему, и от слова, которое он хрипит, мои глаза наполняются влагой.

— … ангел…

— Да, это я, папа. Я здесь.

Он снова моргает, говорит что-то неразборчивое и медленно закрывает глаза.

— Что… что не так? — спрашиваю медсестру.

— Это нормально. Он будет часто терять сознание, прежде чем полностью проснется. Он сейчас просто спит.

— Ты достаточно долго спал, папа. "Спящая красавица" тебе не идет, так что тебе пора сейчас же просыпаться, — я пытаюсь отругать его, но вместо этого говорю со слезами на глазах.

Он снова сжимает мою руку, но не открывает глаз. Я остаюсь рядом с ним еще долго после того, как заканчиваю его массажировать. Сейчас раннее утро, и мне нужно спать, но я не могу. Что, если он проснется, когда я сплю?

Дверь открывается, и я думаю, что это медсестра, но входит Нейт с ванильным молочным коктейлем в руке.

Он кладет его мне между пальцами.

— Тебе следует пойти домой и отдохнуть, но, полагаю, сейчас ты не отойдешь от него.

Я вонзаю ногти в чашку. Почему он должен так хорошо меня читать, но не осознавать, насколько болезненны его действия?

Он не должен так относиться ко мне, если это ничего не значит.

Он не должен ничего знать обо мне и приносить мне эти вещи, потому что они — то, что держит меня в покое.

— Медсестра сказала, что он открыл глаза и разговаривал с тобой? — спросил он.

Я просто пью свой молочный коктейль. Да, этот засранец купил его, но коктейль в этом не виноват, так что его просто надо выпить.

— Гвинет, — в его тоне есть предупреждение, потому что он бог, а боги не любят, когда их игнорируют.

Они не любят, когда им бросают вызов.

Что ж, хуже для него, потому что я настроена на анархию.

— Посмотри на меня.

Но я не двигаюсь.

— Гвинет, я сказал, посмотри на меня.

Когда я снова отказываюсь, он встает передо мной и двумя пальцами хватает за подбородок. Они сильные, мощные и такие теплые, что кажется, будто меня поджигают.

Его размер съедает горизонт, когда он смотрит на меня с неодобрением. Будто имеет право на это прямо сейчас.

Я отрываю от него голову.

— Не трогай меня.

На его челюсти тикают мышцы, а карие глаза бледнеют и темнеют.

— Что ты только что сказала?

— Я сказала, не трогай меня, Нейт.

— Ты моя гребаная жена. Я прикоснусь к тебе, когда захочу.

— Не тогда, когда ты не собираешься заходить дальше физического уровня.

— Раньше у тебя было все в порядке с физической стороной брака. Что изменилось?

— Я. Я изменилась, Нейт, и не позволю тебе причинять мне боль каждый раз, когда я жду, когда ты меня поцелуешь, а ты этого не сделаешь.

— Так вот в чем все дело? Гребаный поцелуй?

Я вздрагиваю и чуть не проливаю молочный коктейль.

— Дело не в поцелуе, а в том, что ассоциируется с поцелуем. Чувства, которые тебе не нужны.

— Тебе они тоже не нужны.

— Ты серьезно? Ты действительно веришь, что мне не нужны чувства? Какого черта ты думаешь, я поцеловала тебя два года назад? Я влюблена в тебя с пятнадцати лет, Нейт! С того самого момента, когда ты сказал мне, что пустота — не моя реальность, и я не могу ее заполнить, но иногда чувствовать себя опустошенной — это нормально. Теперь я понимаю, что это произошло потому, что ты понимаешь, что значит иметь дыру внутри. Тебя тоже бросили, и образовалась пустота, такая же, как та, что оставила во мне моя мама. Раньше я этого не знала, что у тебя такая же травма, но в глубине души понимала это. Вот что связало меня с тобой, вот почему у меня появился ожог, который становился болезненным и горячим каждый раз, когда ты был рядом. Знаешь, сначала я боролась с этим. Я правда пыталась, потому что это было неправильно, верно? Ты на восемнадцать лет старше меня и лучший друга папы, и, если из-за этого я бы причинила ему боль или стала причиной того, что вы, ребята, рассоритесь, это убило бы меня. Поэтому я пряталась всякий раз, когда ты был рядом. Я убегала к своему шкафу и закрывала дверь. Я использовала деревья как маскировку, чтобы скрыться из виду. Но знаешь, что? Я продолжала наблюдать за тобой через дверной проем и из-за деревьев. Потому что горение не прекращалось. Во всяком случае, оно продолжало расти, пока не превратилось в вулкан. Вот почему я поцеловала тебя в свой восемнадцатый день рождения — вулкан извергся, и я больше не могла его остановить. Но ты обратил это в пепел, когда отверг меня, и я сдалась. Во всяком случае, пыталась. Но дело в том, что этот вулкан никогда не бездействовал. Он медленно возрождается, особенно с тех пор, как я стала твоей женой. А теперь он снова вот-вот вспыхнет, а ты снова превращаешь его в пепел. Снова, черт возьми. Так что нет, Нейт, дело не в том, что я не хотела чувств. Чувства — это все, что у меня есть. Я чуткая. Я чувствую, и чувствую все слишком глубоко внутри себя. Я согласилась с твоим дурацким правилом отсутствия чувств, чтобы получить от тебя все, что смогу. Я верила, что со временем ты изменишься, но это не так, ведь правда? Ты всегда превращаешь мой вулкан в пепел, не так ли?

Его тело напрягается во время моей вспышки. Ноздри раздуваются, а грудь почти разрывается от тяжелого дыхания. Когда он говорит, его голос спокойный, но напряженный.

— Что ты говоришь, Гвинет?

— Я говорю, что ты не сможешь прикоснуться ко мне, если не хочешь дать мне больше.

— Я не испытываю чувств, и это окончательно, черт возьми.

— Тогда я не буду заниматься сексом с тобой. Это тоже окончательно.

— Гвинет, — рычит он.

— Что, Нейт? Что такое? Если хочешь шлюху, найди ее на обочине улицы.

Он крепко хватает меня за плечи и трясет.

— Ты никогда, и я имею в виду, никогда, не будешь считать себя шлюхой, слышишь?

— Это то, что ты заставляешь меня чувствовать! — мой голос повышается, и я ненавижу это, потому что это неправда. Он не заставляет меня чувствовать себя шлюхой, когда он заботится обо мне и старается, чтобы мое утешение было выше его.

Но это то, о чем я должна думать, верно? Если он не испытывает ко мне чувств и не собирается, то чем я отличаюсь от шлюхи?

Нейт отпускает меня, и я вздрагиваю от резкости на его лице.

— Я понимаю, — он оборачивается. — Я буду снаружи, если тебе что-нибудь понадобится.

И с этими словами он выходит из палаты.

Я сажусь на свое место, и молочный коктейль падает на пол и разливается по нему. И мои слезы.

Потому что я знаю, просто знаю, что что-то между нами только что сломалось, и, вероятно, нет ничего, что могло бы это исправить.

Гвинет

— Добро пожаловать домой.

Папа улыбается, входя в гостиную. Ему больше не нужны ни я, ни костыли. Ему нужна была только физическая реабилитация, без психологической.

Через десять дней он смог ходить, разговаривать, а когда Дэниел и Нокс приехали навестить его, он даже отругал их за дела, которые они чуть не потеряли за несколько дней до аварии.

Он все помнит.

Врач сказал, что это потому, что у него не было серьезного повреждения мозга, поэтому он смог быстро выздороветь.

И вот так вернулся мой отец.

Я до сих пор не могу в это поверить, пока мы вместе не заходим в свой дом. Несмотря на то, что на нем рубашка и брюки, они сидят на нем не так плотно, как раньше. Он похудел и часто выглядит настороженным, как будто что-то тяжелое сидит на его плечах. Так что я массирую эти плечи, время от времени подпрыгивая, потому что папа действительно высокий.