Он близко.

Так близко, что мне приходится смотреть в его карающие темные глаза.

— Ч-что ты делаешь? — я не хочу заикаться или говорить таким легким голосом, правда, не хочу, но он словно украл что-то у меня.

Потому что он вор. Все, что он делает, это ворует у меня многие вещи.

Во-первых, мое уважение.

Девичьи мечты.

А теперь он идет за моим телом.

— Отныне я скажу это.

— Что?

— Комендантский час. Отвечай на чертовы звонки. Не садись на гребанный мотоцикл.

— Ты… не можешь. Ты не мой отец.

— Нет, но я твой муж.

— Только на бумаге, помнишь? Без прикосновений, помнишь? Все будет кончено, когда мне исполнится двадцать один год. Ты помнишь про это? Потому что я да. И этот брак ничего не значит.

У него тик в челюсти. Он маленький и едва заметный, но я замечаю это, потому что замечаю в нем все. Это моя единственная суперспособность.

— Это ничего не значит, да? — он вытягивает слова, говоря медленно, но это выглядит прямо угрожающе.

— Да, ничего.

— Поэтому ты задрала юбку и запрыгнула на байк к этому мальчишке? Потому что это ничего не значит?

— Крис не мальчишка, понятно? И он может ездить на этом Харлее так хорошо, как никто другой. Кстати, именно так он называется — Харлей, а не какой-нибудь обычный байк.

— И почему ты села на этот необычный байк?

Я скрещиваю руки на груди.

— Не твое дело.

— Следи за своим долбанным языком. Не занимай оборонительную позицию передо мной, иначе я обещаю, что все закончится не очень хорошо — для тебя, а не для меня. Так что отбрось подобное отношение и свои гребаные руки.

Я не хочу, действительно не хочу, но мои руки, кажется, имеют собственное мнение, поскольку они безвольно падают по бокам.

— Я не понимаю, почему тебе должно быть дело до того, кто меня подвозит или с кем я провожу время.

— Он твой парень?

Вопрос застает меня врасплох, или его тон. Он спокойный, но с глубоким тембром, от которого пальцы ног скручиваются в белых кроссовках.

— А что, если да? — я изображаю безразличие.

— Ответь на вопрос. Он твой парень?

— Мне нельзя иметь парня? Знаешь, мне двадцать, а это значит, что у меня есть увлечения, парни, потребности и желания. Это означает, что я езжу на мотоцикле и делаю все, что хочу.

— Какие потребности?

— Что?

— Ты сказала, что у тебя есть увлечения, парни и потребности. Какого рода потребности?

Дерьмо. Конечно, он сосредоточился на этой части из всего мною сказанного. Я должна отступить, притвориться, что это ничего не значит, но я чувствую сильную решимость. Что все закончится очень плохо.

Может быть, потом будет еще хуже, но мне все равно. Иногда боль того стоит.

— Сексуальные, — шепчу я хриплым голосом, который меня удивляет.

По-видимому, это удивляет и Нейта, или, может, мои слова, потому что он подходит так близко, что становится тесно, и кажется, будто он вот-вот вспыхнет или что-то в этом роде.

Даже его голос такой же напряженный, как и все остальное в нём.

— Какие именно сексуальные желания?

— Ты знаешь.

— Не знаю. Скажи мне, Гвинет, для каких потребностей сексуального характера тебе нужен этот необычный байкер?

— П-поцелуи, для начала.

— Поцелуи.

— Да, с языком и прикосновениями.

— И?

Я чувствую, как огонь распространяется по моей шее и ушам, но не останавливаюсь. Не могу.

— И он прикоснется ко мне пальцами.

— Как?

— Хм?

— Как бы он это сделал? Будут ли его пальцы глубоко внутри тебя, доставляя удовольствие?

Ох черт. Я уже. Я имею в виду возбуждена, и для этого потребовались только его слова. Но это больше не просто слова. Они приобрели новый смысл и теперь живут внутри меня, прикасаясь, заставляя меня наполняться им.

— Да… и они ощущаются так хорошо.

— Правда?

Все во мне сжимается — грудь, живот и моя киска. Она так сильно сжимается, как будто пытается удержать его пальцы.

— Насколько хорошо? — суровость его голоса и неподвижность тела никуда не исчезли. Похоже, он на грани чего-то. Что, понятия не имею.

— Очень.

— Опиши это.

— Я… не могу.

— Почему?

— Потому что я только чувствую это. И это происходит сейчас, в данным момент, — и, по-видимому, из-за того, что я так возбуждена и обеспокоена, стоило бы только прикоснуться к себе на несколько секунд, как я получила бы столь необходимое желание.

— Тогда покажи мне.

Я поднимаю голову так быстро, что ударяюсь затылком о стену. Но не чувствую боли, потому что его слова все еще крутятся у меня в голове.

— Что ты только что сказал?

Я не вижу его лица и не могу сосредоточиться на его реакции, потому что мои ноги отрываются от пола, и мир переворачивается с ног на голову. Но дело далеко не в проблемах с ногами или миром. Это все он, когда поднимает меня и бросает через плечо.

— Ты покажешь мне все эти сексуальные потребности. Прямо сейчас.

Гвинет

Кажется, будто гравитации не существует.

Или, может быть, дело в моем рассудке.

А может и то, и другое.

Потому что я не чувствую ничего — ни гравитации, ни рассудка. Я плыву по воздуху и не могу приземлиться.

Или, точнее, плыву на спине Нейта. Его широкие плечи, на которые я всегда смотрела и, возможно, мечтала прикоснуться к ним, но не животом. Я не такая сумасшедшая.

Но сейчас я думаю об этом, потому что это все, что я могу делать — мой живот на его плече. Ладно, это ложь. Я думаю о многих вещах, например, о том, как его сильная рука обвивает мои икры и как моя голова ударяется о его мощную спину с каждым шагом вверх по лестнице.

Он несет меня, как невесомое перышко. Легкость действия. Его сила. Грубые манеры. Господство.

Все это.

И я впитываю это, позволяя разорвать меня на части меня и просочиться внутрь. Разве не этим занимаются мазохисты? Мы не только ищем боль, но также грязнем в ней и позволяем пустить корни настолько глубоко, что от нее невозможно оторваться.

Я даже не задумываюсь о крови, которая приливает к моей голове, или о том, как мои глаза вылезают из орбит. Мне, наверное, следует закрыть их, но если я сделаю это, то пропущу всё, что происходит. Нет, спасибо.

Однако вскоре я вынуждена выйти из краткой фазы зависания между потерей гравитации и рассудком.

И он тот, кто меня вытаскивает.

Точно так же, как сделал раньше, когда убрал землю из-под моих ног.

И делает сейчас, бросив меня на кровать далеко не нежно, потому что не делает ничего нежного. На самом деле Нейт далек от нежности. Он грубый, резкий и жёсткий.

Настолько чертовски жёсткий, что мои бедра сжимаются от воспоминаний о его авторитарных, чувственных вопросах, когда он прижимал меня к стене.

Он снова поймал меня в ловушку, но не своим телом. Это его глаза делают свою работу, и они стали еще более серьезными, чем раньше.

Теперь они мрачные.

И настолько мрачные, что думаю, они превратятся в черную дыру и засосут меня.

Мне должно быть страшно при мысли о том, что я застряла в бездонном колодце, тем более, что мой пустой мозг иногда тянет меня к этому движению. Но я немного сумасшедшая, как и сказал Крис, и все, о чем могу думать, это то, как все будет выглядеть. В глазах Нейта проблескивает такая же строгость, как и он сам. Такая властность, как и его голос, в использовании которого нет необходимости.

Мне интересно, как это будет ощущаться. Может, это будет не так нежно, как когда он бросил меня на кровать, а может, будет легко и внезапно, как когда он нес меня на плече.

И думаю, он сделает это, как только пошевелит рукой. Он притронется ко мне и затянет в свою тьму. Но он этого не делает. Он просто засовывает руку в карман и прислоняется к стене. Мои обои с ванилью, орхидеями и розами выглядят так по-девчачьи, на фоне его широких плеч.

Вся моя комната, с пушистыми простынями и множеством подушек, внезапно становится такой маленькой и удушающей. Он впервые здесь, и ему удалось украсть всю атмосферу.