— Какого черта?
Я бросился к незадачливой самоубийце и первым делом поставил табуретку. Попытался направить содрогающиеся ноги на твердую поверхность, но куда там — не зря же танец висельника так называют. Благо я вышел ростом, подхватил худенькую женщину и приподнял так, чтобы петля не давила. Обхватив Феодору одной рукой, я принялся торопливо развязывать веревку.
Скользкая, зараза! Я никогда не имел дела с висельниками и толком не знал, что делать. Но как только веревка поддалась, я стянул ее с крюка и, споткнувшись об уже ставшую ненужной табуретку, рухнул на пол вместе с освобожденной женщиной.
— А-хррр!
Феодора закашлялась, когда я ослабил веревку, грубо стянул ее через голову и отшвырнул куда-то в угол. Женщина обхватила руками шею — я заметил кровоподтеки по окружности — и усадил ее спиной к кровати.
Но она явно легко отделалась.
— Сама?! — прошипел я, оглядевшись. На всякий случай закрыл дверь и даже кое-как приладил сорванный засов.
Больше в комнатушке не было следов ничьего присутствия. Деловая одежда была аккуратно сложена на кровати, даже туфли стояли носок к носку по ровной линии. Сама Феодора облачилась в закрытую ночную сорочку, теперь еще сильнее напомнившую мне саван. Окно не было распахнуто — только приоткрыта форточка. В комнатке висел запах только что выкуренного табака. А на подоконнике стояла осушенная до дна «косушка» водки.
Сама.
Она затравленно взглянула на меня и тут же отвела глаза, когда убедилась, что я все понял.
— Дура! — в сердцах выпалил я. Кажется, в соседней комнате кто-то зашевелился, и я понизил голос до шепота. — Зачем?!
— А как иначе? Это же позор! Я привела в дом убийц! Самойлов и дознаватели же ясно сказали: был заговор, люди работали вместе. И эти мрази были среди тех, кого я наняла. Я! Дворец сгорел, вас всех чуть не поубивало! Людей едва успели вытащить… А как подумаю, что они могли приложить руку к кончине его сиятельства…
Она разрыдалась, а я рухнул на пол напротив нее, проведя ледяными ладонями по лицу.
Черт, а ведь Феодора могла быть права. Если хотя бы одна уборщица была засланным казачком, то у нее был доступ не только к техническим помещениям. Она могла быть входа и в княжеские покои. Подложить какую-нибудь отраву, например. А ведь ядов на свете много, и среди них есть такие, что вызывают смерть без подозрений…
— Твою мать, — я убрал ладони от лица и уставился на Феодору. — И ты, дура, значит, позора не вынесла? Решила руки на себя наложить. Ладно что грех, мне на это наплевать. Но кому, отвечай, от этого станет легче?
Она замотала головой, из-под разорванного ворота сорочки выскочило загорелое хрупкое плечо. Что же за бесконечный кабздец творится, а? Не успел вылезти из одной задницы, так если не сам угодил в новую, обязательно по касательной зацепит.
Еще и эта дамочка… Решила, блин, смыть позор кровью.
— Если я виновата во всем этом… Вы понимаете, насколько это ужасно? — Прошептала она, размазывая слезы по щекам. — Я привела в ваш дом беду. В ваш дом — и в свой. Это же и мой дом тоже. Оболенские — моя семья. Ваш дед меня, считай, из грязи вытащил, а я так отплатила вам…
Так. Случай клинический. Придется применять радикальные меры.
Я схватил ее за плечи и как следует встряхнул. Феодора сдавленно охнула то ли от неожиданности, то ли от боли — вцепился я в нее крепко, а женщина была миниатюрной.
— Слушай сюда, суицидница благородная, — я приблизил лицо почти вплотную — и уловил следы амбре выпитой «казенки». — Если все, до чего мы додумались, правда, то обманули не только тебя, но и всех нас. Ну накосячила ты — и косяк жирный. Но не думай, что ты здесь умнее всех. Прокололась и служба безопасности, и другие слуги — не уследили, что эта девка что-то мутила. Да и нет гарантий, что другой управляющий на твоем месте выявил бы эту заразу на этапе найма. Так что ты многовато на себя взяла, уважаемая.
Феодора глядела на меня в упор сквозь пелену слез. Черт, редко кому идет плакать, но вот этой женщине, если так можно выразиться, слезы были к лицу. И без того большие темные глаза казались еще ярче. Раскрасневшиеся щеки, влажные припухшие губы…
Так, Хруст, что-то тебя не туда понесло. И совсем не в то время и не в том месте. Да и вообще, она все еще служила этому дому.
— Вы не понимаете, — покачала головой управляющая. — Даже если вы меня простите, я сама себя не прощу…
Ее плечи снова затряслись, а я не придумал ничего умнее и быстрее, чем просто крепко ее обнять. Не знаю, было ли ей это нужно в тот момент, но мне подумалось, что даже если один Оболенский, пусть и самый непутевый, проявит не гнев, а милость и понимание, то так будет лучше для всех.
— А ты прости, — хрипло ответил я, обняв ее крепче. Лохматые кудри женщины щекотали мне шею, и от них пахло какими-то восточными духами. — Это самое сложное — себя прощать. Но надо, Феодора. Простить себя и жить дальше.
Она шмыгнула носом, смахнула очередную слезу и слегка обмякла в моих объятиях. Я тоже на несколько мгновений позволил себе расслабиться и выдохнуть. И слишком поздно осознал, что сделал это зря.
Юный мужской организм весьма характерно отреагировал на присутствие беззащитного женского тела в непосредственной близости. Но эта хрупкость, слабость, тонкие запястья и острые плечи почему-то сейчас манили меня и притягивала к ней, словно магнитом. То, что должно было зашевелиться, зашевелилось. Я смущенно заерзал, пытаясь отодвинуться.
Черт. Стыдоба. Тут человек натурально только что из петли вылез, а я…
Но Феодора просто посмотрела на меня — пристально, но без осуждения и без стыда. А затем медленно забралась на кровать и молча потянула меня за собой.
* * *
Когда все закончилось, я откинулся набок, больно стукнувшись локтем о стену. Все в этой каморке было маленьким, места даже для одного хватало с трудом. А тут я со своей комплекцией того еще «шкафа». Удивительно, что кровать вообще нас выдержала.
Феодора подтянула одеяло к груди и молча, почти отрешенно, уставилась в окно.
Что говорить в таких ситуациях? Прости, дорогая, это была случайность? Хрень полная, ребячество. Нужно нести ответственность за свои поступки. Только вот поступок был совершен на эмоциях. Обоими.
— Как ты? — тихо спросил я, повернувшись к ней.
Феодора обернулась — и тусклый свет упал на кровоподтек, опоясавший ее шею, словно зловещее ожерелье.
— Теперь, боюсь, мне точно придётся уволиться, — слабо улыбнувшись, шепнула она. — Ибо я дважды за одну ночь совершила непростительный поступок. Первый не простила бы церковь, второй… я сама себе не прощу.
Я подвинулся ближе.
— Если ты опасаешься, что кто-нибудь узнает, обещаю, я не расскажу никому ни о твоей попытке повеситься, ни о том, что было после. Первое действительно было ошибкой. Но второе — нет. И, честно говоря, это самый приятный и невинный способ выпустить пар, раз уж на то пошло. Сейчас-то тебе полегчало?
После всего, что было, у меня уже язык не поворачивался обращаться к ней на «вы», да и по имени-отчеству тоже. Понятно, что на людях следует соблюдать формальности, но когда узнаешь человека в такой, не побоюсь этой формулировки, экстремальной ситуации, и когда она вас настолько сближает…
Короче, теперь нужно быть поаккуратнее. Феодора настолько дорожила своей репутацией, что полезла в петлю из-за позора, которым запятнала себя, наняв убийцу. А внебрачные связи с детьми работодателей — хм, ну в целом это тоже весьма пикантный эпизод ее трудовой биографии.
Тем более что разница в возрасте у нас была существенная, а это уже само по себе могло вызвать лишнее внимание. И плевать, что в прошлой жизни я был почти ровесником Феодоры. Здесь-то угораздило попасть в тело вчерашнего школяра… Пусть и физически развитого не по годам.
Но что случилось, то случилось. Я пристально взглянул на женщину.
— Но сейчас-то ты как? — снова спросил я. — Отлегло или мне приказать убрать из дома все колюще-режущие предметы?
