Не к тому я, конечно, стремилась, чтобы рассказывать о своей жизни таким вот образом. Я даже толком ничего и не рассказываю. Просто отыгрываю роль. Казалось бы, фильм уже снят, но мне до сих пор приходится играть. Но это всяко лучше чем то, что было на том интервью, когда ведущая попыталась задавить меня неловкими вопросами. По крайне мере здесь я не опростоволошусь. У меня есть помощь.

Где-то на середине конференции, понимая, что в ближайшее время желающих задать вопрос конкретно мне или Кристофу не будет, так как в зале микрофон начали давать только тем, у кого есть вопросы к другим актёрам, я не выдерживаю и снова пытаюсь пододвинуться к Кристофу.

— Ламбер! — теперь я настроено в два раза серьёзнее. — Я спрашиваю, что происходит?

Ламбер закатывает глаза.

— Неужели мы не можем обсудить это позже? — спрашивает он шёпотом.

— Не можем, — шепчу я в ответ, чуть ли не размахивая руками. — Когда всё закончится, ты снова сбежишь. Это что, месть за то, что я не разговаривала с тобой на съёмках?

— Никакой мести, — небрежно бросает Кристоф и отодвигается обратно.

Тут я понимаю, что ко мне хотят обратиться. Понимаю не только по тому, что вопрошающий с микрофоном называет моё имя, но и потому, что большинство из актёров пристально смотрят на меня. Я неловко смотрю в одну сторону стола, затем в другую, понимая, что оказалась в самом эпицентре внимания. На меня таращатся чуть ли не все, кроме Ламбера. Он делает вид, что меня просто не существует. Поднимает бутылку воды, делает глоток, и важно ставит её обратно, не обращая никакого внимания на происходящее.

— Да? — прихожу наконец в себя и оборачиваюсь к залу.

— Вы согласны? — спрашивает человек.

— С чем? — не понимаю я.

— С тем, что фильм может провалиться в прокате из-за некоторых скандалов, связанных с вами?

— Э-эм… — я теряюсь. Смотрю на продюсера. Динами в ухе настойчиво требует, чтобы я сказала, что никаких скандалов не было. Снова оборачиваюсь к залу, поднимаю подбородок и говорю: — Не понимаю о чём вы. Фильм показывает достаточно хорошие результаты.

Поняв, что со мной не договориться, человек теряет ко мне всякий интерес и обращается к моему партнёру. Человек из зала спрашивает уже у Кристофа:

— Кристоф, между вами действительно что-то есть?

Продюсер смотрит на нас. Глаза раскрыты на полную. Губы поджаты. Он поднимает руку и начинает отмахивать кистью возле горла, требуя прекратить съёмку. Оператор выглядывает из-за камеры и отрицательно мотает головой. Несколько секунд двое перекидываются жестами, пытаясь объясниться друг перед другом.

— Кхм… — откашливается Кристоф и снова поднимает бутылку. Он делает несколько жадных глотков, разминает шею и ставит воду на стол. — Вам так хочется, чтобы между нами что-то было? — наконец звучит совершенно незапланированный ответ. Потому что я-то прекрасно слышу, что говорит суфлёр. Он у всех один. Все актёры слышат, что как он ответ он диктует Кристофу. Он говорит: «Между нами никаких отношений, кроме рабочих! Слышишь! Никаких, кроме рабочих!» Но, кажется, у Ламбера свой план.

— Послушайте, я никогда не встречал женщину, прекраснее Эвелины. — он смотрит на меня и продолжает говорить. — Но как бы я этого не хотел, боюсь, я её не достоин.

От такого пристального взгляда, голова дёргается сама по себе. Я не в силах её контролировать. Какое-то странное чувство…

— Но знаете, что… — говорит Ламбер, возвращаясь к залу. — Несколько недель я думал, как бы мне поступить. По условиям контракта, я не могу иметь отношений с коллегами до самого завершения всех мероприятий, связанных с производством и пост-продакшеном фильма. Но производственный и рекламный процесс вот-вот закончится, это наша последняя пресс-конференция. После неё условия контракта будут выполнены, а мы будем вольны делать, что хотим. Поэтому единственный вопрос, который тревожил меня эти несколько недель, стоит ли мне вообще портить жизнь этой девушке своим присутствием в ней?

Он снова смотрит на меня. Не просто смотрит — любуется. Улыбается. Но не так, как раньше. Нет, это уже не та злобная ухмылка. Это обычная, приятная улыбка.

Он чуть приподнимается со стула. Я пытаюсь понять, что он задумал, следя за каждым его движением. Кристоф лезет в карман, вынимает оттуда какой-то небольшой синий футлярчик, отодвигает стул и останавливается передо мной. Я окончательно теряюсь. Смотрю на него снизу-вверх. Он всё ещё улыбается. Довольный, словно ребёнок. И вдруг происходит то, чего не могла ожидать не то что я — этого не мог ожидать никто…

Ламбер опускается на колено и протягивает футлярчик. Тут-то я и понимаю всю трагичность ситуации. «Если это не шутка, — думаю я, — то мне конец». Трагичность в том, что он просто не оставляет мне выбора. Что называется — доприставалась. Самой же хотелось конкретики, Эвелина! Вот и получай теперь.

Кристоф тянется к коробочке второй рукой, чтобы открыть ту. Я зажмуриваюсь, прикрываю глаза ладонями и молюсь, чтобы там был таракан. Или, хотя бы, что-то… что-то, кроме долбаного обручального кольца!

— Эвелина, — произносит Кристоф.

Я вздрагиваю. Понимаю, что всё же нужно посмотреть. Убираю руки. Приоткрываю один глаз. И тут же закрываю… Потому что вижу… Вижу, что это действительно самое настоящее обручальное кольцо.

Кристоф.

Я стою на колене, наблюдая за реакцией Эвелины. Она закрыла глаза. Не хочет смотреть. Что ж… Того стоило ожидать… Только почему-то, когда я планировал весь этот фарс, даже не подумал, что смогу так опозориться. Что называется, пошёл ва-банк и не оставил путей для отступления. Даже не думал, что она откажет.

Долго стоять не приходится. Совсем скоро ко мне подбегает охрана и тут же окружает с двух сторон. Они тянут ко мне свои лапы, пытаются поднять. Я встаю сам, стараясь отстраниться от назойливых здоровяков. Вспышки фотокамер слепят. Папарацци пробились к сцене и стараются уловить каждое движение. Им даже не нужна видеосъёмка — они тычут на свои кнопки так быстро, что успевают делать сделать двадцать пять кадров в секунду без помощи функции видеофиксации.

Наконец поднимаюсь, поправляю одежду, заталкиваю коробчонку с кольцом в карман и всё ещё жду какой-нибудь реакции от Эвелины. Какой-нибудь положительной, а не вот этого вот.

Она открывает глаза, осматривается. Прикрывается от вспышек, ищет кого-то за кулисами. Я оборачиваюсь и вижу Майка. Ах… Понятно, кого ты искала. Вечного помощника. Предателя…

Охранники хватают меня под руки. Пытаюсь вырваться, сопротивляюсь, но попытки не приводят ни к чему. Очень быстро меня уводят со сцены. Как только мы скрываемся от вспышек вездесущих папарацци, меня отпускают. Я отряхиваюсь. Нервничаю. Никому не нравится, когда кто-то пытается увести тебя насильно. Хочу обматерить эти грёбаных охранников, но сдерживаюсь.

Вижу, как весь актёрский состав покидает свои места и направляется в нашу сторону. Пытаюсь выискать Эвелину. Замечаю. Она идёт рядом со своей подружкой — Кариной. Майк, стоящий в нескольких метрах от меня, двигается к ним навстречу. Я срываюсь к нему. Подбегаю, останавливаю.

— Какого хрена?! — он одёргивает руку.

— Мне нужно поговорить с Эвелиной.

— Я здесь при чём?! — продолжает на повышенных тонах. — Хочешь поговорить, поговори! Только если она сама захочет.

— Мне плевать захочет она или нет. Мне нужно с ней поговорить, — пытаюсь быть максимально настойчивым.

— Я и не сомневался, Кристоф. Тебя никогда не волновало чужое мнение.

— Сейчас не время для обвинений. Сможешь высказать всё, что думаешь, после того, как устроишь встречу с Эвелиной.

— Ты сбрендил? Совсем что ли обезумел? Что за одержимость?

— А ты не видишь?! — кричу я, указывая в сторону сцены. — Не видишь, что я хочу сделать?

— Ты уже сделал всё, что мог, — спокойно отвечает Майк. И я понимаю, что это спокойствие не значит ничего хорошего. Он мотает головой. — По-моему, она дала тебе вполне чёткий ответ.