Ноги резко остановились и синий ковёр тут же перестал шелестеть:

— Просто позор! Почему я должен вжимать голову в плечи? Почему я не могу драться, как Саркис? Я хочу быть как он не просто на словах. Чёрт! — Демьян отчаянно затопал ногами, слыша лишь приглушённое шарканье о ковёр.

Внезапно голова заболела, да не просто заболела, а словно раскололась на две неровные половины. Сжав её обеими руками, маг сощурился до слёз.

Так больно… Отчего вдруг!

Близлежащая белая высокая дверь, выделанная золотыми узорами, настежь распахнулась, запуская в узкий душный коридор немного уличной «свежести» — воздух с горьким привкусом дыма от страшнющих чёрных заводов ворвался в раздутые от гнева ноздри Демьяна.

— Как же бесит. Я ненавижу этот город. Он так и пахнет смертью, тлением и мраком. Что с ним сделал Эрик? Или это место было таким изначально?

В последнем варианте маг сильно сомневался. Его душа больше клонила к первому, к узурпаторству города и созданию здесь экстремистского общества. И никакой житель даже не мог увидеть истинной сути вещей или хотя бы голубого неба с обжигающим солнцем.

— Так жаль всех этих людей! Они вынуждены жить в этих гадских убогих муравейниках, как жалкие коленопреклонённые рабы. За кого Эрик держит свой народ? — голос Демьяна дрожал, но одновременно полнился силой. Было понятно сразу, что все горожане были заточены в этих высоких убогих пирамидках. И это было на самом деле так грустно, их существование было таким страшным и скучным…

— Маг, не вбивай себе в голову всякие глупости. Не верь своему обманному взгляду, не верь сердцу, пронизанному червивыми сомнениями. Отринь плохие ненужные мысли и зайди в раскрытый зев прохода. Комната для тебя готова. Можешь быть как дома! — зловеще пропел голос, звеня прямо в голове Демьяна.

Однако на сей раз кое-что изменилось. Колени — они были недвижимы да и сердцу было глубоко наплевать. Ноги вновь зашаркали по синему пушистому ковру, унося тело к белым распахнутым дверям.

Клинок осознал кого, как и за что нужно разить. И может ему больше и не нужна была помощь друга?

Воздух как всегда пах копотью с заводов и пылью с немытой сухой дороги. Саркис шёл вперёд, попутно стараясь восстановить хоть грамм потраченной маны.

Маг смотрел сквозь все эти здания, куда-то вдаль, где должен был быть его друг, оказавшийся в глубине вражьего оплота в качестве обыкновенной приманки. Гнусный ход? Несомненно. Но только таким образом можно попытаться развязать этот прочно смотанный клубок. А заодно столкнуть пацанёнка с суровым страшным миром, что сейчас было ему как никогда важно и нужно.

Чёрные муравейники стремились ввысь к серой хмари, не пропускающей ни голубизны неба, ни яркого солнечного луча. На улицах, в узких проходах меж муравейниками, не было ни человека. Тишина саваном накрыла город и был слышен лишь мерный топот тяжеленных богатырских ног.

Мысли о големе сами собой навязывались как неостановимый назойливый рой насекомых.

«Этот некромант без пяти минут гений, даю башку на отсечение. Только благодаря его усилиям эта груда камней могла быть хоть немного прохожей на человека. Сама то она что? До умопомрачительного неживое, ничтожное существо. Оно никогда не было способно на истинные эмоции и человечность. Это ж ясно как день…»

Зубы до хруста скрипнули, а во все стороны будто бы полетели яркие искры. Сознание старалось отогнать истинные мысли куда-нибудь подальше, в дальний пыльный угол, но они вновь и вновь стремились на волю, выходя из потаённых уголков сознания, куда и были ранее заточены.

«Отец… Неужто я такой ущербный по твоей воле? Даже голем плакал, боялся за свою жизнь — я бы отдал всё, лишь бы на пять минут стать как он. Не этим чуждым ко всему живому ужасным человеком, а хоть сколечки человечным, плаксивым, слабым, да любым… И откуда это всё во мне? Этот гнев к живому — единственная эмоция, на которую я способен? Неужели и мной правят чувства? Тогда я могу себя считать совершенно обычным человеком? Ведь я что-то да чувствую. Гнев, не гнев, не важно что — главное, я не пуст внутри» — так Саркис брёл вперёд, неожиданно найдя располагающиеся рядом горы вполне себе живыми и процветающими, не снаружи, так внутри.

Поначалу слышались только слабые шорохи за толстыми чёрными стенами. Уже позже Саркис привык к окружающей тишине и далёкому гулу с заводов, и стал различать неясные шептания. Они разнились, говорили совершенно разные люди. И они абсолютно точно не хотели быть увиденными и замеченными.

Шёпот то стихал, то прибывал, как прилив под ярким солнцем. Волна за волной, голоса раздавались из каждой пройденной чёрной горы.

— У этих зданий точно должны быть какие-то двери, хоть на первый взгляд их и не видно. Нужно смотреть внимательнее, наверняка они выкрашены в однотонный типичный для муравейника цвет. Главное — терпение и внимание.

Пыль, летающая по воздуху, врывалась в ноздри тонкими невидимыми потоками. Воздух в городе дул не смело и откровенно слабо — внешний барьер не подпускал в Чёрный город большинство живительных потоков да и всё живое оставалось за туманной переливающейся завесой.

— Мартен просто падаль. Здесь же люди, настоящие, хоть и перепуганные; люди, живущие в этой серо-чёрной грязной хмари. Как они терпят такую власть? И этого правителя, узурпатора, убийцу? И этого неизвестного некроманта, что мастерски владеет своим изысканным искусством? А народ — он подгибается и терпит, спрятавшись в своих домах.

Душа была пуста, как полый кувшин, но в мыслях Саркис прекрасно понимал, как плоха жизнь тех, кто попал под гнёт ужасных правителей. Наверняка ранее город процветал под поддержкой Церкви Господа, а не умирал, тонув в серых хмарных цветах. Наверняка они жили и без этих высоченных глупых маравьёв, и без страшных каменных оживших чудовищ. Видимо из-за наличия оных народ забился в свои домишки и еле шептал себе что-то под нос, боявшись даже выйти на свои пыльные немытые улицы.

— Помню, как Авиад говорил мне, мол политика Церкви Сатаны подразумевает под собой отказ от магии и её всемирное уничтожение. Но чем больше я приближаюсь к центру сего места, тем больше я понимаю, что всё обстоит немного иначе. И некромантия, и магические барьеры, да и сама магия, пропитывающая и заменяющая собой здешний воздух — она чувствуется, да ещё как. Здесь буквально каждый сантиметр обильно ею пропитан, словно бургер — соусом. И эта магия — она особенная и более развитая, чем в остальном мире. Она словно не однослойная… Будто здесь не один единственный источник сил, а гораздо больше, словно каждый тут пользуется своей личной, недоступной для других, уникальной магией. — размышлял богатырь, попутно потрагивая обшарпанные сыпящиеся под пальцами стены. Прислонить к ним ухо — так ещё и отдалённое от голосов людей эхо услышишь. — Внутреннее пространство невероятно огромно, я слышу это. Забились там, как кроты, и не выходят. Всё сидят в своих потёмках…

Эдемский маг стучал по стенам в бесплодных попытках найти потайную, скрытую от глаз дверь, но единственное что он находил — это очередной дом, очередную гору, очередной муравейник, что сразу же подлежал тщательнейшему осмотру.

Стена за стеной, минута за минутой и наконец кулак Саркиса наткнулся на маленькую узкую дверь, выкрашенную в грубый чёрный цвет, как маг ранее и предполагал. Ручка была мала и не могла броситься в глаза при первом осмотре.

Прислушавшись, маг услышал за дверью шорохи, стуки, иногда и редкий, но горестный плач.

— Как там это делают… Ладно, просто зайду к ним и спрошу кто они, почему прячутся и отчего склоняют головы пред правителем здешней Церкви. — ручка была податлива, и схватившись за неё Саркису не составило труда отворить дверь горообразного чёрного муравейника с мелкими неровными квадратными оконцами, находящимися в большинстве своём ближе к его вершине.

Внутри муравейник был ещё темнее самой двери. Затхлый воздух накрыл собой полую длинную комнату, обставленную самым малым количеством мебели: где-то Саркис, не без помощи своих ярких жёлтых глаз, смог различить скромные дешёвые диваны, по которым дружными рядками бродили стаи местных клопов; аккурат по центру стоял стол хорошего сруба, но совершенно смешной формы и явно маловатый по размеру, больше подходящий для обедов одному члену семьи; вместо какого-либо ламината была вспученная набухшая земля, чавкающая при каждой поступи.