Я кивнула, прикусив губу.

Нет, случается всякое, но человека, отмеченного богами, убить не так-то и просто. Тем более наркоману и…

— Если бы её ударили сзади, можно было бы как-то объяснить внезапностью нападения или еще чем-то, но били спереди. Сперва в лицо. И сильно. У неё были сломаны нос и скуловая кость. Потом второй удар — выбиты зубы. И уже затем, когда она упала, череп проломили.

В какой-то момент ожерелье показалось мне отвратительным, будто… будто и вправду змея. Яркая. Сияющая. Опасная.

— Она сопротивлялась. На руках есть характерные повреждения. Но почему она тогда не использовала дар? Почему не поставила щит?

— Почему? — повторила я эхом.

— Вероятно, потому что не могла, — тетушка произнесла это тихо. — Там, в больнице, пока её нашли… больница заштатная, и целителей там нет, точнее имелся один, но слабый и вечно занятой. Её нашли в неблагополучном районе, в виде… весьма специфическом, потому-то и решили, что она одна из тех, кто тоже зависим. И лечить лечили, но… не особо, скажем так, усердно. А когда мы её отыскали, было поздно что-то искать по крови.

— Её… опоили?

— Или накачали. Есть разные способы лишить мага силы. Но косвенным подтверждением тому — крайне слабая регенерация. Маги куда более живучи, чем обыкновенные люди. И сила в какой-то мере защищает нас. А потому и травмы для нас не так опасны. История знает случаи, когда маги приращивали себе руки и ноги. Или восстанавливались после сильнейших ран. В тех же катастрофах, если обратиться к статистике, одаренные выживают в девяти из десяти случаев. Она вполне могла бы восстановиться…

…если бы кто-то не заблокировал её силу.

Нам об этом рассказывали. Вскользь, ибо очень неудобная тема. И о блокирующих браслетах, и о зельях, вызывающих расстройство концентрации внимания, и о многих иных.

— Ты…

— Я была в положении, деточка. И я хотела бы найти… пыталась что-то, но… ни подруги её, ни на работе, а служила она в частной компании, никто-то ничего не знал. Напротив, все в один голос утверждали, что Аленушка была спокойна и вполне себе довольна жизнью. Что ничего-то у неё не происходило. И главное, я могла повторить каждое слово. Мы ведь общались. Разговаривали каждый день. Обсуждали, почитай, все… и она ни словом не обмолвилась, что что-то происходит. До сих пор, бывает, вспоминаю, перебираю каждый наш разговор, и встречи, довольно редкие, но так ведь у каждой своя жизнь. И ничего…

Я положила ожерелье рядом с браслетом, чтобы вновь заглянуть в шкатулку. Там обнаружился еще перстень с крупным красным камнем.

И тонкая цепочка.

Медальон.

Портрет весьма красивой женщины, которая смотрела строго, будто наперед подозревая за мной недостойные мысли. Или не мысли? Главное, что под взглядом её мне было неуютно.

И кто это?

Моя… прабабка? Я пыталась понять, имеется ли сходство, но потом отказалась от мысли: женщина была одета по моде прошлых лет, а потому волосы её поднимались белесою горой, лицо было напудрено, а румянец — неестественен.

— А я… я ведь… я ведь большая уже была, так?

— Так, — согласилась тетушка.

— Но я не помню!

— Не помнишь.

— Почему?

— Когда… ты родилась, то матушка твоя была еще студенткой. И учебу хотела продолжить. А потому привезла тебя сюда.

Тетушка явно чувствовала себя виноватой, хотя её-то какая вина?

— Тебе здесь было хорошо, с бабушкой… и потом уже Аленушка решила не забирать. В конце концов, там что? У неё работа, на которой она сутками пропадала порой, а тебя куда?

Я кивнула, чувствуя, как подкатывает к горлу ком из слез.

— Она приезжала сюда. Часто. Так часто, как могла. И деньги отправляла… правда… — тетушка запнулась и нахмурилась. — Через меня. Странно. Она могла бы и сама, но всякий раз приезжала ко мне и деньги оставляла. Мы никогда-то и не просили, чай, не голодаем. Но… она привозила и просила отвезти.

— И ты…

— Отвозила. Я ездила чаще. Мне это было нужно. Помнишь, я про корни говорила? Я уже начала кое-что понимать, а потому наведывалась при каждом удобном случае. Так вот, ты же жила с моей матушкой и выглядела вполне счастливой. А потом… она умерла. И Аленушка тоже.

— Вместе?

— В один год. Это был очень нехороший год. И мне казалось, что хуже быть не может.

Только подозреваю, что тетушка ошиблась. Еще как может. Всегда может быть хуже.

— Матушка ушла вслед за Аленой… помнишь?

— Смутно. Почему-то все… — я коснулась головы. — Путается. Не знаю, будто в тумане. Я вот про то, что жила, то ли помню, то ли нет. То есть что-то помню, а что-то… и как бабушку хоронили, то совсем не помню. Вот.

Тетушка кивнула.

— Она зачаровала тебя.

— Зачем?

Кольцо я так и не решилась примерить. Уж больно темным кровяным казался камень. Я положила его подле комплекта. И цепочку с медальоном тоже. На обратной стороне обнаружилась надпись, но язык был незнаком.

— Что здесь…

— Моему сердцу, — сказала тетушка. — Это старый язык. Его редко используют, но одно время было весьма модно показывать свои знания. Да и дневники часто на нем велись. Как бы для избранных.

Ясно. В круг избранных мне пока рановато.

— Что до матушки, то она почему-то уверилась, будто бы Аленушкина смерть как-то связана с твоим отцом, вот и отвела тебя в лес, укрыла, заперла своею силой, а уж путаная память стала побочным эффектом.

Вот ведь… так живешь-живешь, а потом раз и узнаешь.

— И ты… не пыталась его найти?

— Нет. Я поняла, что не хочу. Что у меня и без того семьи не осталось. Только ты. И как было тебя потерять? Прости…

— За что?

— За все, пожалуй… я… после смерти матушки я получила книги. И дневники. Тогда-то и узнала, что мы с Аленушкой, пусть и считали себя сестрами, но таковыми не являлись.

Последним из шкатулки я достала венец, явно из общего комплекта: то же сочетание огненных рубинов и прозрачных алмазов.

— Потом я повторила обряд. И повторяла каждый год. Не знаю почему, но… я боялась, Маруся. Боялась, что однажды тебя найдут.

— Отец?

— Или тот, кто убил мою сестру, — она обняла себя. — Эти камни… в шкатулке лежали и деньги, и украшения попроще. Кое-что использовала моя прабабка, кое-что — её дочь… обе дочери, ибо ту она вырастила, как родную. После… так уж повелось, не знаю, может, и вправду проклятье. У них тоже были дочери. И… и не складывалось оно.

— Я… — я подняла венец, полюбовавшись сиянием камней. Завораживает. И тянет примерить. Но я не стану. Я ведь ученая. А первое, чему нас учили, — не примерять подозрительные артефакты. — Я могу почитать те книги?

— Конечно, — тетушка поднялась. — Ты ведь моя племянница все-таки.

И в этом я не усомнилась.

Беломир задумчиво посмотрел вслед племяннику, который укатил вместе с девицей. С такой вот… до крайности интересной девицей.

Причем сам он, сколь ни силился, не мог понять, что же такого в ней интересного.

Виду самого что ни на есть обыкновенного. Не высокая, не низкая, не худая и не толстая. Одно сплошное «не», поневоле задумаешься, как оно так получается. И главное, сама-то приятная, а вот черты лица… он попытался восстановить их и хмыкнул.

Надо же, ведьмин отвод.

И с чего бы?

— Абсолютно невоспитанное создание, — рядом возникла Оленька Верещагина.

— Кто?

— Эта… особа… признаться, я удивлена была, встретив её здесь.

— А вы знакомы?

Беломир посмотрел на Оленьку и очаровательно улыбнулся. Его улыбка всегда действовала на людей располагающе.

— О да… к сожалению… эта особа, представляете, украла мою работу! — сказала Оленька Верещагина.