— Клятва духа, дорогой внучок, тем и хороша, что распространяется не только на человека, её принесшего, но и на род весь…

— Но у Брюса не было сыновей!

— Зато имелся внучатый племянник, весьма деятельный молодой человек, который воспитывался дядюшкой и всячески ему помогал. А после был даже приставлен к молодому государю опекать его, учить и всячески заботиться. Вот и позаботился. Он исчезает незадолго до гибели Петра. Вполне возможно, останься он близ государя, переворота бы не случилось, к добру ли оно, к худу ли… как бы то ни было, но что произошло, то произошло. Его пытались отыскать, но безуспешно. Потому-то и сочли мертвым. А поскольку сам он не был ни магом, ни некромантом, равно как и власти особой не имел, то искали не слишком усердно.

И все-таки на сказку похоже.

— Я попробую найти следы…

— Отыскали уже без тебя, Наташка… думаю, что отыскали. Сие прошлое. Если предположить, что уехал он не просто так, но желая защитить дитя, то многое становится понятным. Вполне возможно, он собирался пристроить неудобного младенца в семью, как часто бывало, и вернуться. Однако не успел. Случился переворот, государь погиб, а государыне лишние дети от покойного супруга были… не нужны.

— И… что дальше? — не удержавшись, спросила я.

— Дальше? Дальше мы только предполагать можем, — ответила женщина.

Мать Николаева.

Интересно, какая она? Нет, в сети наверняка можно найти фото, и, может быть, я даже поищу. Потом. Когда все закончится.

— Скорее всего, мальчик рос… воспитывался как-то… может быть, он и не знал о своем происхождении. Прав на трон он все одно не имел, ибо ветвь Петрова тогда казалась надежною. Однако же таланты проявлял. Его определенно обучали.

— Ты не права, Наташка. Знал он. Может, не с самого начала. «Средоточие тьмы», которое в Петербурге хранилось, как-то же попало в его руки. Полагаю, он и вправду вырос под чужим именем, а после то ли власти пожелал, то ли справедливости, то ли всего и сразу, но артефактом завладел.

— И влюбился.

— Она… — я не выдержала, заговорила. — Она не называла его имени. И та, другая, которая нечеловек, тоже именовала его Господином. И… он ведь мог не только… если он и царицу тоже? Не драгоценности виноваты, а именно он? То есть… — боги, до чего я косноязычна! А ведь мне бы красиво высказаться, хоть какое-то впечатление произвести.

Зачем?

Сама не знаю.

— Да, вполне возможно, что, оказавшись при дворе, наш неизвестный правнук Петра мог бы и на государыню воздействовать. Точно не известно, какими возможностями обладает артефакт, но определенно немаленькими. Самое важное, что, вероятнее всего, прочие регалии не смогли бы защитить от воздействия.

И вновь стало тихо-тихо.

— Екатерина вовсе имела к регалиям довольно опосредованное отношение, — вновь раздался мягкий женский голос. — Скорее всего, её включили в семейный круг как жену, а после и мать… второе вероятнее. У матери и ребенка есть общая кровь, а сложные артефакты обладают определенной гибкостью. Так что какая-то защита у неё была, но не даром для Екатерины создали отдельный комплект регалий. Тогда это подали, как необходимость совершенствования, мол, прежние устарели морально…

Мне показалось, что за стенкой палатки мелькнула тень.

Или не показалось?

Я осторожно протянула руку и коснулась Николая.

— Правда в том, что работу Брюса и не повторить-то, не говоря об улучшении…

— А вот с девкой он зря связался.

— Это доказывает, что он был вхож в ближний круг. Девушка была фрейлиной императрицы. А поскольку та явно была в курсе родства, то и относилась соответствующим образом. И жениха искала, но девушка исчезла… а следом и он исчез. Можно попытаться установить имя…

— Ничего не даст.

— Возможно, но…

— После, Наташка, после… погоди…

Что-то звякнуло.

Пиликнуло.

А за тонкой стеной палатки раздался смешок. И бормотание. Будто кто-то кого-то уговаривает. Голос был тихим, слегка шепелявым, и от него у меня по спине поползли мурашки. Захотелось вдруг спрятаться, чтобы как в детстве, под кровать.

— Гораздо интереснее, что произошло потом… двое встретились. Вероятно, влюбились, — продолжила мать Николаева, и я вцепилась в звук ей голоса, заглушивший бормотание. — В итоге девушка оказалась в интересном положении и бежала.

— Зачем ей было бежать?

— Возможно, она опасалась, что государыня не одобрит брак. Государыне случалось гневаться на тех, кто оступался.

— Она… — я заткнула уши пальцами, но помогло слабо. — Она его боялась. Я… не знаю, почему. Я только кусками вижу. Но она очень его боялась. И не от государыни убегала, а от него.

— Тоже вполне возможно, — согласилась Бестужева. Или правильнее все-таки называть её Николаевой? — Убить такое… существо непросто.

— Она была уверена, что он перестал быть человеком.

— И это допустимо. Более того… — моя собеседница ненадолго задумалась. — Полагаю, что именно в этом и может быть причина. Изменения человеческого тела под влиянием темной энергии известны и описаны довольно подробно. Вариаций множество, но практически все авторы сходятся на том, что детей такие люди иметь не могут.

— А хочется… — добавил старик. — Что? Наследники и нежити нужны. Во всяком случае, пока в ней есть что-то человеческое…

— Или… нет? — мысль, которая пришла в голову, была столь же безумна, как и все остальное. — Он отдал ей артефакт, чтобы тот воздействовал на ребенка и… и может, он хотел не столько наследника, сколько особенного ребенка? Такого, который…

— Неуязвим? И силен? Некромант, способный властвовать над полчищами нежити? — Бестужев хохотнул. — Да уж, девонька… хотя… кто знает.

Никто.

К счастью.

— Понимаете, то… я не уверена вообще, что это не бред, но тогда получается… получается… что та девочка… он не получил её. А женщина его уничтожила. Но как, если… если он — хозяин артефакта? — мне удалось хоть как-то, но сформулировать мысль. А вот бормотание стало едва слышным. Оно царапало кожу, оно отвлекало, раздражало, но стоило прислушаться, как я раз за разом убеждалась, что его вовсе нет.

— Интересный вопрос, но здесь возможен вариант. Наш… наследник, назовем его так, менялся. И, скорее всего, добровольно. Искушение велико. Но вместе с изменениями он сам постепенно подпадал под власть артефакта. Чем меньше становилось в нем человеческого, тем больше он… скажем так, отличался от того, кого следовало защищать. Артефакты нельзя назвать в полной мере разумными, однако они способны ко многому. Поэтому, когда сложилась ситуация выбора, он его сделал.

— И выбрал женщину?

— Не совсем… насколько я знаю, она погибла?

Я кивнула, пусть даже меня не могли видеть.

— И случился выброс силы, — уточнил Николаев. Он вдруг встал рядом и руку на мое плечо положил, то ли меня успокаивая, то ли опираясь.

— Был ребенок. И, если женщина додумалась переподчинить артефакт младенцу, а сама была связана с младенцем кровно, она могла активизировать защиту.

— А поскольку защищать пришлось от очень сильной нелюди, то произошел выброс, — завершил дед.

И кто-то громко, мерзко засмеялся, отчего мне стало совсем уж не по себе.

Васятка не собирался убегать из дому.

Не дурак он, что бы там Маруся ни говорила. И мамку слушает. Не из страха, само собою. Вот еще, нашлось с чего бояться! Тем более что ему-то уже почти одиннадцать, большой. И понимает, стало быть, что мамка, когда ругается, то не со зла, а от общей жизни неустроенности.

Переживаниев.

За него. И за Марусю тоже. За Марусю, небось, особенно. Васятка что? Подумаешь, с литературой у него отношения не складываются? Зато с математикой все отличненько. Ну а тогда, когда в школу вызывали, так вовсе по-за ерунды, которую даже не Васятка придумал.