— Он присматривает за мной, — сказала Мэри Бет в своей обычной манере, не отрываясь от плетения венка из ромашек. — Тебе не обязательно с ним разговаривать. Он тебя не побеспокоит.

— А тебя он беспокоит? — спросил Юджин.

— Нет. Иногда он уезжает на несколько дней, на побережье или еще куда. — Похоже, ее не особенно интересовало, куда он ходил и что делал. — Я привыкла притворяться, что его здесь нет.

— Это из-за отца Латимера?

Она сделала паузу и искоса взглянула на Юджина, словно оценивая. Юджину было двенадцать, он был неуклюж и угловат. Мэри Бет была на год младше, круглолицая и еще не утратившая детскую пухлость, ее колени и пальцы были в пятнах от садовой зелени, хотя она старалась, чтобы платье оставалось безупречно чистым.

— Нет, — наконец сказала она. — Отец Латимер не может его видеть.

Юджин не знал, как это понимать.

— Он что, призрак? — Луизиана кишела призраками; в свои двенадцать он знал все истории о них. Незнакомец Мэри Бет выглядел не так, как он их себе представлял, но вызывал схожие эмоции. По спине Юджина прокатился озноб, будто он смотрел на что-то, чего не должен был видеть.

— Он не призрак, — ответила Мэри Бет. — Он настоящий. Можешь прикоснуться к нему, если хочешь.

Юджин покачал головой и вернулся плетению из ромашек. Он не хотел прикасаться к этому человеку. Даже видеть его лица не хотел.

— Мама говорит, что я не должна говорить о нем, — продолжала она, — так что тебе придется держать это в секрете.

Как проклятие ругару.

— Что произойдет, если я расскажу? — прошептал Юджин пересохшим ртом.

Но Мэри Бет только пожала плечами.

— Ничего особенного. Мама называет его моим воображаемым другом. Она не возражает против того что мы о нем говорим, но никто другой в это не поверит. Она говорит, что если я расскажу о нем священнику, церковь попытается изгнать его, как дьявола.

Юджин украдкой оглянулся через плечо.

— Он что, дьявол?

— Не знаю. Мне все равно не нравится разговаривать со священником. — Мэри Бет скрутила последние цветочные стебли вместе и водрузила венок на голову так чопорно, как может только принцесса. — Мама говорит, что мне нужно посещать исповедь каждую неделю, чтобы люди не задавали вопросов, но мне это не нравится. Но об этом тоже никому не говори. Наверняка, нехорошо распространять слухи о священнике.

У Юджина никогда не было ничего интересного, о чем можно было бы поговорить на исповеди, но при мысли о том, чтобы привести незнакомца в церковь, у него скрутило живот и зачесались ладони. Мужчина смотрелся довольно неуместно в церковном саду, но представить его под сводами самой церкви, в тихой тени исповедальни — в этом было что-то кощунственное. Незнакомцу было не место даже находиться рядом с христианской землей.

— Я никому не скажу, — сказал Юджин.

Час спустя за ним пришла мать, он встал и отряхнув землю с колен поднял взгляд в самый неподходящий момент, незнакомец разглядывал его через двор. Он замер, сердце наполнилось каким-то безымянным, первобытным страхом. Мужчина в черном костюме, так резко выделяющемся в залитом солнечным светом цветнике, сидел на скамейке немного подавшись вперед, уперев локти в колени, и поманил Юджина пальцем, подзывая ближе. Юджин посмотрел на мать, но, как и говорила Мэри Бет, она, казалось, смотрела сквозь мужчину. Юджин отступил на шаг назад и потянулся к ее руке. Мужчина выпрямился и, беззвучно рассмеялся. Над головой проплыло облако, скользнув по саду тенью, Юджин моргнул, и мужчина бесследно исчез.

В ту ночь Юджину приснилось, что Мэри Бет идет рука об руку с мужчиной, высоким и стройным, как кипарис, одетым слишком изысканно, для выходца из Шанларивье, он говорил с ней тихим, таинственным голосом, который Юджин не мог вспомнить, проснувшись. Во сне оба повернулись, чтобы посмотреть на него, и Мэри Бет, улыбаясь, приложила палец к губам. Проснувшись, Юджин перекрестился, хотя у него сложилось тревожное чувство, что это не принесет пользы.

***

Сны продолжались всю неделю. Каждый раз, закрывая глаза, он чувствовал себя преследуемым. Во сне Мэри Бет вызывала у него противоречивые чувства, а мужчина был призрачной, интригующей фигурой, которая притягивала его внимание, затягивая все глубже с каждой ночью. Пробуждение превратилось в борьбу, сознание стало тяжелым грузом, и он вздрагивал даже от неясных очертаний теней, ожидая увидеть, как человек примет телесную оболочку вне грез. Тревожное ощущение, но и пьянящее одновременно. Юджин начал молится по утрам с удвоенной силой, опустив голову и стиснув ладони так, что пот между пальцами катился градом. Господи, сохрани и спаси. Защити меня от взора этого незнакомца. Спаси мою душу от призраков, которых я не могу изгнать. Он не знал, чего боялся больше — незнакомца или своей реакции на него.

В субботу ночью ему приснилось, что он во дворе церкви, прирос к земле, как розовые кусты. Воздух дрожал вокруг него душным маревом, лепестки цветов шелком трепетали на его коже.

Мужчина наблюдал за ним из тени церкви. Юджин не мог видеть его лица, кроме глаз, которые резко блестели в темноте и завораживали Юджина. Даже у роз были шипы, чтобы защищаться, но у Юджина не было ничего. Тревога вцепилась ему в горло, пока он не начал задыхаться, духота давила со всех сторон. Облака нависли над его головой, как низкий потолок, серые и гнетущие, угрожающие бурей.

Мужчина поднял руку, указывая на что-то за плечом Юджина. Сердце похолодело в груди, и он медленно повернул голову, чтобы проследить куда указывает мужчина. Он показывал в сторону заводи, на искривленные стволы деревьев, с ветвей которых, словно траурная вуаль, свисал испанский мох. Уставившись в туман, Юджин беззвучно закричал, умоляя себя проснуться до того, как поймет, на что указывал мужчина. Он не мог моргнуть, не мог отвернуться. Его глаза были широко открыты, и его мутило от ужаса, пока он ждал.

Что-то огромное двигалось вперед из-за линии деревьев. Шло сгорбившись, но прямо, как человек, с длинными конечностями и заостренной мордой, его тяжелое, слюнявое дыхание становилось все громче и громче, пока не разнеслось эхом по всему церковному двору, единственным звуком, что мог слышать Юджин. Ветер переменился, и зверь учуял запах Юджина, повернув огромную лохматую голову. Искаженное волчье лицо, смотрело на него глазами отца Латимера, язык вывалился, а губы изогнулись в оскале.

Рука мужчины в черном опустилась на плечо Юджина, и он резко проснулся, обливаясь потом.

***

После воскресной мессы, когда церковь опустела, Юджин поднялся со скамьи, чтобы отстоять длинную очередь к исповедальне. Мужчина сидел в заднем ряду, где во время службы сидели Бирны. Юджин решительно выпрямил спину, расправил плечи и не смотрел в его сторону. Мужчина наблюдал за ним с пассивным любопытством, но не сделал ни малейшего движения, чтобы последовать за ним.

— Прости меня, отец, ибо я согрешил, — послушно произнес он нараспев, как делал каждую неделю, с тех пор как у него появилось малейшее представление о грехе. — Думаю, меня что-то преследует.

— Преследует? — спросил отец Латимер.

Юджин не мог видеть его сквозь решетку исповедальни, но голос священника был мягким, предназначенным для успокоения самых беспокойных душ. Юджин никогда не находил утешения ни в исповеди, ни в обществе отца Латимера. В священнике было что-то такое, что заставляло его нервничать. Отец Латимер был слишком спокоен, слишком осторожен в поступках и словах, пытаясь казаться искренним, как волк в овечьей шкуре. Юджин никогда никому этого не говорил — казалось кощунством, обвинять проповедника в чем-либо, каким бы незначительным это ни было, — но при возможности он избегал отца Латимера, и держал свои признания немногословными и безличными.

Он бы так и так был краток. Мальчики его возраста только начинали понимать, что такое секс и кто такие девочки, говоря об этом напряженным, нетерпеливым шепотом. Юджин избегал таких разговоров, потупив взгляд. Отсутствие интереса к девушкам с его стороны было более ужасным грехом, чем бешеный интерес сверстников к этой теме, и Юджину не нужен был священник, чтобы рассказать ему, за что он отправится в ад. Поэтому он прикусил язык и неделю за неделей перечислял одни и те же мелкие грехи. Он не уважительно поступил к матери; он завидовал какому-то ребенку в школе. Настоящие грехи он держал между собой и Богом.