– Нет, – покачала она головой. – Дело не в благодарности. Она не эротична. И не в геройстве. Я говорила вам, чтó действует на меня возбуждающе. В вас есть то, чего, я думала, в вас нет. Когда я это ощутила, я не могла удержаться. Да и зачем удерживаться?

Умный человек, конечно, остался бы счастлив этим, пускай туманным комплиментом и скромно бы потупился. Но я спросил, жадно:

– А когда вы это ощутили?

– Когда вы сказали, на что вам не жалко потратить жизнь.

Чтó она имела в виду, я так и не понял. Не понимаю этого и сейчас.

Меня отвлекает крайне неприятный звук.

Кто-то – кажется, тот рыхлый господин, что весь вечер молился и бил земные поклоны, громко скрипит во сне зубами. Впрочем, может быть, и не он. Рассвет еще только сочится через узкое оконце, вокруг темно.

Точно так же заскрипел зубами Менгден, когда увидел меня с полицейским нарядом.

Но я заставляю память вернуться на час раньше. Потому что там мы еще вдвоем с Мари.

Мы не разговариваем, мы молчим. Сейчас подъедем к казарме, где расквартирована оперативная часть, используемая для срочных выездов и экстренных задержаний. Конечно, не «молниеносная бригада», но всё же очень недурное подразделение, мое детище.

Я управляюсь с рулем, искоса поглядываю на Мари. Дорого бы я дал, чтобы услышать ее мысли. Хотя нет, думаю я, лучше не нужно. По крайней мере есть надежда, что она размышляет обо мне. О нас.

А вот и длинное желтое здание конюшни с воротами, из которых при необходимости выносятся с топотом всадники и выезжают темно-серые полицейские кареты.

Дежурный пристав Никифоров, раньше служивший под моим началом, не стал придираться, что у меня нет ни арестного ордера, ни письменного приказа из управления. Я пообещал, что оформлю необходимые бумаги после. Нужно было торопиться. Если Менгден уже знает об освобождении девочки – на радостях ему могла позвонить мать, – не исключено, что преступник попытается скрыться. Он испугается, что в охтинском флигеле обнаружатся следы его причастности к похищению.

Отдав распоряжение наряду собираться, пристав сказал:

– Какова новость, а? Про покушение-то? Что же теперь будет, Василий Иванович?

– Вы про эрцгерцога? – спросил я, несколько удивленный, что полицейского чиновника так разволновала очередная драма в заграничном августейшем семействе.

– Да про какого эрцгерцога! – воскликнул Никифоров. – Вы верно еще не видели утренних газет?

– Нет. А что такое?

– В Сибири, в селе Покровском, какая-то фанатичка распорола брюхо Распутину!

Я ахнул.

– Убила?

– Тяжело ранила. Но пишут, он не жилец. Гришка побежал, кишки вываливаются, однако схватил оглоблю, сшиб бешеную бабу с ног, а потом уже сам свалился. Кошмарная история, совершенно в духе Расеи-матушки!

– Кто же эта Шарлотта Корде?

– Совсем простая баба, чуть ли не нищенка. С проваленным от сифилиса носом. Должно быть, какая-нибудь сектантка. Или просто сумасшедшая, неважно. Главное, – пристав понизил голос, – она избавила страну от этого черта и тем самым внесла свое имя в историю.

– А что, имя известно?

– Да. Некая Хиония Гусева.

Я вздрогнул, вспомнив жуткую тетку, с которой столкнулся подле воронинской тайной резиденции. «Ты против меня гусенок», – сказала она. А Константин Викторович потом обронил что-то про хирурга, который должен вырезать раковую опухоль.

Ай да господин вице-директор! Какое дело провернул! То-то он был уверен, что Распутин императрице на меня не наябедничает…

Потрясенный, я оборвал разговор и попрощался. Тем более что из ворот уже выехала карета с решетками на окошке – личный экипаж для господина Менгдена. Спереди на облучке сидели двое полицейских, сзади на скамеечке еще двое.

Мы поехали в клинику: впереди мой «форд», сзади запряженная парой крепких саврасых лошадей казенная повозка.

– Что это вы головой качаете? – спросила Мари.

– Ничего, – ответил я.

Никому, тем более иностранке, о моей тезке ни в коем случае рассказывать было нельзя – дело тайное, государственного значения.

В больнице сказали, что Осип Карлович позвонил час назад. Известил, что срочно уезжает и несколько дней будет отсутствовать.

– Проклятье! – простонал я. – Знает! Сбежал!

– Да, – спокойно сказала Мари. – Решил скрыться, но считает, что у него есть время, пока полиция выйдет на след. Иначе не стал бы телефонировать, а просто пустился бы в бега. Скорее всего он еще дома, собирает вещи. Нужно узнать в регистратуре адрес.

Домой к Менгдену (он жил в Коломне) я гнал на предельно возможной скорости, чтоб не отстали полицейские савраски. Прохожие оглядывались на карету с решетками, бешено несущуюся по мостовой, но особенного любопытства эта картина не вызывала. Мало ли кого в России спешит арестовать полиция? Не столь редкая картина.

Мы едва не опоздали.

Подле менгденовского дома стоял извозчик, а из подъезда как раз выходил деловитый доктор с медицинским саквояжем в одной руке и с портпледом в другой.

Я остановил машину, выскочил, подбежал сзади к Менгдену и схватил его за плечо.

– Далеко ли вы собрались, Осип Карлович?

Он обернулся, посмотрел на меня, на спрыгивающих с облучка полицейских и заскрипел зубами.

– Черт, как некстати! – с досадой процедил поразительный субъект. – Что вам от меня нужно, Уткин? Не сейчас! Я спешу на вокзал!

– Что вдруг? – сладко улыбнулся я. Мне сейчас было очень хорошо.

– Разве вы не знаете? Ранен Распутин. Его изрезала ножом какая-то психопатка. Григорий в очень тяжелом состоянии. Телеграммой требует моего приезда. Никаким другим врачам не доверяет. Я должен его спасти. Не знаю, зачем вы явились ко мне с такой свитой, но катитесь ко всем чертям. Если я опоздаю на тюменский поезд, у вас будут очень большие неприятности. Один звонок в Царское, и начальство оторвет вам вашу тупую голову.

– Он еще не знает, что мы нашли Дашу, – подмигнул я своей напарнице. – Равно как и его инструкцию похитителям. Отпираться бессмысленно, Менгден. Ваша виновность несомненна. Единственное, что мы хотим понять – зачем вы всё это устроили?

Здесь он скрипнул зубами во второй раз, еще громче. А потом утратил всегдашнюю флегматичность, схватил меня за лацканы и заорал, брызгая слюной:

– Идиот, что вы натворили?! Вы всё испортили! Где я теперь возьму другое сырье?

Полицейские подскочили сзади, выкрутили буяну руки. Он с полминуты поизвивался, затем вдруг замер. На пару секунд закрыл глаза, тряхнул головой и обратился ко мне совершенно спокойным голосом:

– Что вы намерены со мной сделать?

– Сначала отвезем в сыскное. Оформим арест. Потом отправим в тюрьму ждать назначения следователя. А далее начнутся допросы. Вам придется рассказать очень многое.

Менгден поморщился.

– Нет, так не пойдет. Сделаем лучше вот как. Я отвечу на все ваши вопросы лишь в том случае, если мы сейчас поднимемся ко мне в квартиру. Говорить будем без посторонних, с глазу на глаз. Все остальные останутся снаружи. Потом решите сами, как вам поступить. Если не согласны на мое условие, я умолкаю и больше не произнесу ни слова.

Мы с Мари переглянулись. Она кивнула. Получить полное признание сразу, безо всякой волынки, было соблазнительно.

– Госпожа Ларр должна присутствовать при нашей беседе, – сказал я.

– Исключено. Вы потом поймете почему. – Менгден заметил, что я хмурюсь, и быстро прибавил: – Давайте так. После первых пяти минут разговора я спрошу вас, желаете ли вы продолжить при ней. А там уж ваше дело.

На этих условиях я согласился.

Сначала поднялся наверх с двумя полицейскими осмотреть квартиру на предмет какого-нибудь подвоха.