Я весь клокотал.

Дело было не только в том, что пропал кропотливый труд нескольких месяцев. По вине думских эквилибристов останется нераскрытым множество ужасных злодейств! Убийцы и прочие выродки не понесут наказания, многие из них продолжат свою преступную карьеру.

О, проклятые либеральные демагоги! Я не злой и не мстительный человек, но в тот момент я от всей души пожелал господину Милюкову, чтобы к нему на дачу проникли лихие люди и зарезали кого-нибудь из его близких. Пускай он потом вызывает уездного исправника, а тот не спеша запряжет лошадку, приедет и скажет: «М-да, загадка».

Несчастная Россия, думал я. И без парламента ей было плохо, и с ним не лучше.

Во вторник и в среду я был очень занят. Горевал над руинами своего проекта, пытался спасти хоть какие-то его обломки. Составил и отправил на имя генерала Джунковского несколько докладных записок с предложением найти в бюджете самого министерства средства для финансирования хотя бы некоторых, самых насущных обновлений в оснащении уголовной полиции. (В дальнейшем из всех моих петиций была удовлетворена только одна: сыскным подразделениям закупили по одному велосипеду, на которых, вероятно, с удовольствием стали кататься дети начальников.)

Мне было не до полоумного коллекционера Зибо. Мари Ларр ни разу не появилась и не позвонила. Я знал, что она готовится к тайному обыску в бобковском особняке, и очень надеялся, что это рискованное предприятие обойдется без моего участия.

Но в четверг вечером, когда я вернулся домой со службы, в двери была записка: «Завтра в шесть будьте дома. Понадобица Фома Иваныч». Без подписи, однако догадаться, кто писал, труда не составило – по орфографии, которой американка никогда не училась, и по «Фоме Иванычу». Во время одного из наших разговоров, обсуждая профессиональный инструментарий, помогающий в сыскной работе, я упомянул о сверхотмычке собственной разработки. Она способна отворять почти любые замки, что часто бывает нужно, когда полиции требуется проникнуть в дверь, к которой нет ключа – допустим, если есть подозрение, что внутри находится мертвое тело. Раньше в таких случаях дверь приходилось просто выламывать. Поскольку обычный воровской аксессуар подобного назначения именуется «фомкой», свое изобретение, гораздо более внушительное, я назвал «Фомой Ивановичем».

Стало быть, Мари собирается сделать это завтра. Отчаянной смелости предприятие! Что ж, бог ей в помощь. Инструмент я, разумеется, предоставлю. Сделаю даже больше: буду караулить снаружи или, как выражается уголовная публика, «держать стрёму». По крайней мере первым узнаю, если сыщица попадется.

На следующий день ровно в шесть Мари прибыла в мою гарсоньерку с довольно внушительным узлом. Вид у нее был сосредоточенный и деловитый.

– Сегодня вечером Зибо устраивает один из своих закрытых приемов, только для членов клуба «Fleurs de Mal». Название – «Бал мертвецов». В доме будет полно народу, шум, гам. Отличная возможность, которой грех не воспользоваться.

– А как же туда попасть, если пускают только своих?

– Это маскарад. Значит, лицо можно закрыть. Все должны нарядиться соответственным образом, проявив, как написано в приглашении, «извращенную фантазию».

– Вы собираетесь проникнуть в дом через какую-нибудь из дверей, когда веселье – если это можно назвать весельем – будет в разгаре? – догадался я.

– Зачем же? У меня есть приглашение. Именное.

Она достала конверт, на котором были изображены танцующие скелеты. Готическим почерком, с завитушками, там было выведено «Для брата Маяковского».

– Чьего брата? – не понял я.

– Члены называются «братьями» и «сестрами». В манифесте клуба сказано, что у них приветствуется инцест. А Маяковский – это модный поэт, приглашение адресовано ему.

Я пожал плечами:

– Никогда не слышал. Как вы раздобыли конверт? Неужели украли? Не сомневаюсь, что вы при желании способны выдать себя за мужчину, но этот господин наверняка тоже явится, даже без приглашения. Вас разоблачат.

– Во-первых, не украла. Во-вторых, не явится. Я встретилась и поговорила с господином Маяковским. Сказала ему, что поэту-футуристу зазорно быть шутом у толстосума. И предложила уступить мне входной билет за сто рублей. Хвощова не ограничивает меня в накладных расходах.

– И поэт согласился?

– Даже написал на обороте приглашения экспромт.

Мари достала из конверта карточку в виде гроба. Сзади размашисто, лесенкой, выстроились короткие строчки:

– …А в-третьих, – продолжила Мари, – выдавать себя за мужчину мне не придется. В приглашении написано, что брат должен привести с собой «жуткую нежить», то есть спутницу. Я буду «нежитью», вы – «братом Маяковским».

– Что?! – ахнул я. – Вы желаете, чтобы я… Да ни за что на свете!

В моем воображении мелькнули газетные заголовки. «Полицейский начальник, наряженный мертвецом, проник на шабаш декадентов, выдав себя за поэта-футуриста».

– Это будет позор и скандал на всю Россию! Не только для меня, но и для полицейского мундира! Забудьте об этом и думать!

Мари достала план дома, который я мельком уже видел. На нем появились метки и стрелки, сделанные красным карандашом.

– Видите коридор, ведущий из спальни хозяина? Обратите внимание, что в ту часть дома никаким иным способом не попадешь. Это явно неспроста. На схеме написано, что дверь «Врата Рая» изготовлена по особому заказу и оснащена электрическим замком. За нею располагается некая «Храмовая зона». То, что мы ищем, наверняка находится там. Может быть, там заточена и девочка. Вы хотите ее спасти?

– Маловероятно, что она все еще жива, – пробормотал я.

– Тогда тот, кто ее убил, должен понести кару. Мы добудем доказательства его вины. Одна, без вас, я не справлюсь. Если вы откажетесь…

– Знаю, – обреченно вздохнул я. – Со мною будет говорить Алевтина Романовна.

И тогда позора все равно не избежать, подумал я. Лучше уж быть свихнувшимся на декадентщине эксцентриком, чем разоблаченным взяточником. В первом случае дело ограничится отставкой, во втором – окажешься за решеткой.

И я покорился судьбе.

– Приказывайте. В этом деле я всего лишь ваш помощник.

Она стала развязывать узел.

– В приглашении говорится, что мужчинам надлежит быть «отвратительными и пугающими», а дамам – «эпатирующими и соблазнительными». Нарушившие этот Code vestimentaire не будут пропущены «стражей». Я съездила в лавку, где продают театральный реквизит, и подобрала нам обоим костюмы, а также купила средства для гримировки.[2]

Она разложила на столе свертки, поставила баночки и тюбики.

– Начнем с вас. Вы будете привидением. Вы почти такого же роста, как поэт Маяковский, но он худой. В просторном балахоне комплекция будет не видна, а голову мы закроем целиком, чтобы не торчала бородка.

Мари натянула на меня колпак с дырками для глаз, оценивающе оглядела, что-то поправила.

– Пожалуй, сойдет.

Я подошел к зеркалу и шарахнулся от собственного отражения.

Жуткая рожа щерилась черной пастью с кривыми клыками, широкая хламида была разрисована трупными пятнами и могильными червями.

– Как я выйду на улицу в таком виде?

– Это-то пустяки. Я купила два плаща с капюшонами. Но с моей экипировкой придется повозиться, – озабоченно проговорила Мари. – Мужчину нарядить легко. Раз-два, и готово. Но как одеться мне? Что такое «эпатаж и соблазнительность»? Вероятно, имеется в виду оголение частей тела. Хм. Грудь обнажать я не буду. Если придется быстро двигаться, без лифчика неудобно. У меня бюст великоват…