– Но для этого нужно знать название и конкретное издание.

Мари подошла к книжным полкам и уверенно взяла один из томиков.

– Здесь у него среди справочников, словарей и энциклопедий белой вороной торчит один-единственный роман. «Записки сиротки». Полагаю, это и есть ключ. Ну-ка, проверим.

Мы сели к столу.

Я называл цифры, Мари шелестела страницами.

– «Т». «И». «П». «О». «Г». «Р». «А». «Ф». «И». «Я». «Типография».

Потом буквы сложились в «Катковская». Далее шли подряд не две буквы, а две цифры – должно быть, номер дома.

– Что такое «Катковская»? Название типографии? – спросила Мари.

– Нет, улица. Вероятно, по этому адресу находится подпольная типография, потому что никакой легальной типографии там нет. Бог с ней, – сказал я. – На что нам типография? Давайте другой листок.

На следующей бумажке было слово «Гужон» и адрес: Плющиха, тоже с номером. Я предположил, что там живет вожак подпольной организации на московском металлическом заводе «Гужон». Или, может быть, связной. Остальные листки были того же рода. «Хлебопекарня» с киевским адресом. «Депо» в Харькове, какой-то «Арсен» в бакинском Черном Городе, «Порт» на Гаванской улице в Одессе. Всего семнадцать адресов в семнадцати городах.

– Контакты подпольной сети. Наверное, ваш жандарм будет счастлив заполучить эти сведения, – сказала Мари. – Но нам они ничем не помогут. Мы с Бетти зря потратили время. Никакой ниточки к похитителям отсюда не потянется.

Она взяла мой фонарик, вернулась к сейфу. Вынула оттуда маленькую бутылочку, понюхала.

– Цианистый калий.

– Зачем ему? – подошел я взглянуть.

Мари поставила пузырек обратно.

– Он неизлечимо болен. Знает, что его состояние будет только ухудшаться. Вот и приготовился. Листки мы тоже положим на место, как были. Вы отдадите копию вашему жандарму?

Я задумался.

Большевики с их пропагандой мировой революции не казались мне серьезной угрозой для государства – конечно, когда они не выкрадывают маленьких девочек. Но вряд ли подпольная сеть, которую мы обнаружили, участвовала в похищении Даши Хвощовой – все эти изготовители листовок, хлебопеки и грузчики. Будь моя воля, я вообще не загонял бы недовольных в подполье, а позволил бы спокойно, в рамках законности, бороться за свои права. Это не подрывает Ордер, а только его укрепляет. И почему, собственно, интересы фабрикантши Хвощовой для государства должны быть важнее, чем интересы ее работников? На мой взгляд, от чрезмерной активности таких вот Кнопфов вреда для империи было намного больше, чем от всех революционных партий вместе взятых. Нет, помогать ротмистру в карьере у меня никакого желания не было.

– Вряд ли.

Мы заперли сейф и задвинули зеркало. Потом я с Видоком еще раз прошелся по всем помещениям. Ничего дельного не обнаружил. Ни единой зацепки.

День получился хлопотный, но безрезультатный.

С этой кислой мыслью я вечером лег в постель. Но выяснилось, что я ошибся.

Утром меня разбудил треск телефона.

Звонил Кнопф.

– Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, но кажется, дело тронулось, – сказал он.

– Желал доложить еще вчера, но предпочел дождаться результата.

– А что было вчера?

Я протер глаза.

– В половине четвертого к Миловидову на завод явилась мадам Хвощова. В пять минут пятого вышла, утирая слезы. Стало быть, ничего не добилась. Ровно в семь объект сделал звонок на номер 78321. Я, разумеется, подключен к аппарату.

– Куда он звонил?!

– Ничего интересного. Переговорный пункт в почтово-телеграфном отделении Финляндского вокзала. Это обычный у большевиков метод связи, отчасти напоминающий наш с вами. Каждый день в условленное время кто-нибудь появляется в определенном месте и ждет, не позвонят ли. Поскольку Миловидов очень осторожен и, как мы знаем, в обычное время ни с кем подозрительным в контакт не вступает, звонок на этот номер ровно в семь несомненно предусмотрен для экстренных случаев.

– С кем он говорил? О чем? – заволновался я. – Вы подслушали?

– Разумеется. Химик попросил служащего подозвать господина Брауде, ожидающего в зале. Брауде взял трубку и сказал – у меня записано: «Мы вчера недоговорили», хотя никакого разговора меж ними вчера не было – мы бы знали. Должно быть, условный пароль, потому что Миловидов тоже ответил странновато: «Всему свое время». Потом объект произнес одну-единственную фразу, «Брауде», которого на самом деле, конечно, зовут как-то иначе, ответил: «Понял» и отсоединился.

– Что за фраза?

– «Завтра в полночь там же».

– Завтра – это сегодня?

– Вероятно.

– Почему же… – Я задохнулся от возмущения… – Почему вы немедленно мне не сообщили, прямо вчера?

Ротмистр закряхтел.

– Во-первых, я думал, не предпримет ли объект еще каких-нибудь неординарных действий, раз уж он активизировался. Во-вторых, я немедленно связался с нашим дежурным сотрудником на Финляндском вокзале, чтоб несся на переговорный пункт и попытался обнаружить Брауде. У нас ведь на каждом вокзале постоянное наблюдение. В общем, я собирался вам доложить, когда соберу все возможные сведения.

Врешь, ты хотел обойтись без меня, подумал я. Но это сейчас не имело значения.

– И что выяснил ваш дежурный?

– Самого Брауде он уже не застал, но получил описание. Мужчина лет тридцати, среднего роста, плотного сложения, рыжие усы подковой. Одежду телефонист не запомнил. Что-то «мастероватое», то есть простое.

– Вы могли протелефонировать мне сразу после этого. Но звоните только сейчас. Чем вы занимались всю ночь?

Кнопф вздохнул.

– Отвечу честно. Колебался, кому докладывать – вам или начальству. Вы должны меня понять, Василий Иванович. Если Миловидов вышел на связь с организацией, это событие. Мы ведь, вы знаете, давно за ним присматриваем, но ничего подобного ни разу не зарегистрировали. В определенном смысле с моей стороны даже было бы должностным преступлением утаить такой факт от руководства. Оно, конечно же, запретило бы мне извещать о конспиративной встрече обычную полицию, то есть вас… Чем браниться, лучше оценили бы, что, промаявшись всю ночь, я выбрал вас. Ибо отношусь к вам с глубочайшим уважением и знаю, как близко к сердцу вы принимаете судьбу похищенного ребенка.

Колебался Кнопф, разумеется, не из-за уважения к моей персоне. Никак не мог решить, что ему выгодней. Но ведь и я обошелся с жандармом не очень щедро, когда решил не сообщать ему о содержимом миловидовского сейфа. Пожалуй, мы друг дружки стоили. Однако главное, что ротмистр все-таки рассказал мне о звонке. И времени на подготовку оставалось достаточно.

После моего несолидного визита и в особенности после разговора с Хвощовой подозреваемый уверился, что официального полицейского расследования не ведется, и пришел к заключению, что стало быть и телефон не прослушивают. Откуда же Миловидову было знать, что у меня есть помощник из Охранки, где привыкли не обременять себя формальностями?

Где бы это могло быть – «в том же месте»?

Неважно. Сам выведет.

День я провел в хлопотах, готовя ночную операцию. Люди Кнопфа не спускали с объекта глаз.

Миловидов вел себя, как всегда. Следов домашнего обыска он, по-видимому, не обнаружил. Во всяком случае, утром сел на извозчика в обычное время и, по донесению, выглядел спокойным. На службе инженер тоже ничего экстраординарного не делал. Но по окончании присутствия не уехал, а сказал в канцелярии (агент подслушал), что поработает в кабинете с чертежами.

Когда ротмистр протелефонировал мне об этом, стало ясно, что на встречу Миловидов отправится прямо с завода, и мы – я, Мари Ларр и Бетти – переместились ближе к Путиловскому. Но заняли позицию не у Кнопфа в его сторожке, а на дороге, что вела от главной проходной к городу вдоль берега залива. Куда бы ни отправился Миловидов, в любом случае он проследует мимо нас.

Я поставил «форд» между сараев. Протянул провод к ближайшему столбу, установил связь с Кнопфом. Диспозиция объяснялась тем, что в позднее время Миловидов сразу заметил бы автомобиль, если б тот сел ему на хвост прямо от проходной. А так ротмистр позвонит мне, когда инженер выйдет, и я на тихом ходу, не зажигая фар, пристроюсь сзади. Кнопф же с двумя филерами будет ехать в своем экипаже на отдалении, следуя за моим «фордом».