Проворочавшись час или полтора, я заварил себе крепкого кофе, побрил щеки, освежил бородку с усами, попрыскался одеколоном и отправился в детскую больницу.

Там меня ждала удача. Сказали, что Осип Карлович провел ночь с больным и до сих пор еще не ушел.

Менгдена пришлось подождать. Он вышел ко мне в резиновых перчатках, с капельками крови на халате, с глазами еще краснее моих.

– Тяжелый случай. Пациент двенадцати лет с ослабленной коагуляцией. Еле удалось остановить кровотечение. Вы Лебедев, да?

– Гусев.

– Что Даша Хвощова? Не нашли? Ну разумеется. Иначе привезли бы ее ко мне.

Полное отсутствие эмоции меня не удивило. Я помнил, что имею дело с человеком-машиной. Вскользь мне подумалось, что миром в будущем, наверное, будут управлять специально созданные аппараты, лишенные сантиментов, но запрограммированные на добро и никогда с этого пути не сбивающиеся. Безо всяких эмоций, но с неукоснительной справедливостью, они будут выносить государственные решения и судить преступников, учить и лечить, проектировать и конструировать, может быть, даже подбирать идеальные брачные пары.

– У меня только пять минут, – нетерпеливо сказал доктор. – Что вам нужно? Про уколы ничего добавить не могу. Без гемосольвентина ребенок в опасности. Если, конечно, до сих пор еще жив.

– Я пришел расспросить вас не о Даше, а о ее бабушке. Она ведь тоже ваша подопечная?

– Аграфена Абрамовна? – удивился Менгден. – Да. Она стала моей пациенткой, потому что была очень довольна тем, как я лечу ее внучку. Но я не могу обсуждать с вами старшую Хвощову. Врачебная этика.

– Меня не интересуют ее медицинские проблемы. Что вы думаете о ней как о человеке? Меня занимает личность, характер.

– Характер ужасный. Хуже, чем у младшей Хвощовой. Ипохондрия, мнительность, самодурство. Иногда мне приходится на нее покрикивать – тогда она на время притихает. А в общем весьма утомительная особа. И болезнь малоинтересная. Классический гипертериоз.

– Зачем же вы ее лечите? Профиль не ваш. Деньги, насколько я знаю, вам тоже не нужны.

Он подозрительно сощурился.

– А-а, вот оно что… Ведь вы, господин Уткин, какой-то большой полицейский начальник?

– Гусев. Я Гусев.

– Отвечу на ваш вопрос, если вы честно скажете мне, чем вызван интерес полиции к старой идиотке. Терпеть не могу, когда ходят вокруг да около. Вас ведь интересует не она, а тот, кто теперь всех интересует?

Я был удивлен.

– О ком вы?

– Так я и поверил, что вы не знаете.

– Да о чем?

– О том, что я лечу Распутина! – рассердился доктор. – Сыщики из Охранки вокруг него так и кишат. И, разумеется, докладывают обо мне.

– Уверяю вас, я понятия об этом не имел! Охранное отделение – совсем другое ведомство.

Кажется, Менгден понял по моему тону и выражению лица, что я не лгу. Во всяком случае щуриться перестал.

– Распутин мне любопытен. Очень любопытен. И Хвощову-старшую я пользую из благодарности. Это она меня ему порекомендовала.

– И что Распутин? Каков он? – не удержался я от вопроса, хотя к расследованию это никакого отношения не имело. В России все интересовались знаменитым «старцем», и я не был исключением.

– В медицинском смысле? – по-своему понял меня доктор. – Там признаки микроцитарной анемии и тромбоцитопении на фоне долгого злоупотребления алкоголем. Говорю об этом, потому что все газеты и так пишут о его пьянстве. Но гораздо интереснее некие феноменальные способности, которыми, по-видимому, обладает господин Распутин. Наукой они не объяснены и не изучены. Подробностей сообщить не могу, ибо это уж точно попадает в категорию врачебной тайны.

Тут я спохватился – вспомнил о цели своего визита.

– Бог с ним, с Распутиным. Я действительно пришел к вам не из-за него, а из-за Аграфены Хвощовой.

Я решил, что лучше всего будет объяснить врачу начистоту, в чем подозревается бабушка похищенной девочки.

Менгден выслушал меня не перебивая, только раза два поглядел на часы.

– Понятно, – кивнул он, когда я закончил. – Думаю, ваше предположение вполне может оказаться верным. По двум причинам. Некоторое время назад – пожалуй, незадолго до похищения – Аграфена Абрамовна объявила, что не желает более приезжать сюда за инъекциями тиреофора, а просит меня научить ее делать уколы самостоятельно. Я научил. И тогда же она попросила выдать ей запас ампул с гемосольвентином – на случай, если внучке станет плохо, когда она гостит у бабушки.

– Quod erat demostrandum! – вскричал я в волнении. – Это она готовилась к похищению! Благодарю вас, доктор! Вы очень нам помогли![6]

Я понесся на Сергиевскую, дудя клаксоном. Меня распирали охотничий азарт и радость, что мучительная эпопея близится к счастливому финалу. А еще я был горд тем, что окончательные доказательства добыл сам, без американско-британской сыщицы. Пусть Алевтина Романовна увидит, каков Гусев в полицейской работе.

Мари уже была у Хвощовой. Недолго же продлилась ее рекогносцировка. Должно быть, завершилась неудачей.

Сегодняшний облик моей напарницы сильно отличался от вчерашнего. Она была в каком-то черном рубище и монашеском платке, опущенном по самые брови.

Я бодро, энергично доложил, что всё подтвердилось: девочка вне всяких сомнений находится дома у старухи, которая заранее обзавелась ампулами и научилась сама делать уколы. Вот теперь можно отправляться туда и требовать возврата ребенка.

– Мы поедем. Но не в особняк Кукухи, а к ней на дачу, – сказала Хвощова, дослушав. – Мадемуазель Ларр побывала дома у свекрови, поговорила с тамошними обитательницами. Старая стерва не появлялась там с начала апреля. «Спасается в Скиту» – так они сказали. «Скитом» она называет дачу под Сестрорецком. Нет сомнений, что Даша именно там.

Получалось, что от Мари все-таки больше проку, чем от меня, но я не расстроился. Главное, что всё сложилось и скоро ребенок вернется домой.

– Так едемте! – воскликнул я. – Через полтора часа мы будем там.

– Нет, мы поедем завтра, – ответила Алевтина Романовна. – Сегодня выходной, я не соберу людей. Ничего, я столько маялась, как-нибудь выдержу еще одну ночь.

Не знаю, как эту ночь провела она, но мне волнение не дало сомкнуть глаз, хоть я обходился без сна уже вторые сутки подряд.

Завтра, завтра мы спасем девочку, возбужденно повторял я, нетерпеливо дожидаясь рассвета.

Люди, которых Алевтина Романовна не могла собрать в воскресенье, были уже знакомые мне «заступники», бравые молодцы из «Заводской стражи».

Утром они прибыли к хвощовской резиденции в шестиместном авто: мой бывший подчиненный Лихоносов и еще пятеро крепких мужчин в одинаковых полувоенных френчах. Стало ясно, что намерения у Алевтины Романовны самые решительные и, если свекровь заупрямится, дача будет взята штурмом.

Я спросил у Лихоносова, каков его план. В ответ он сделал красноречивый жест – будто сворачивает шею цыпленку. Его хозяйка грозным выражением лица походила на Стеньку Разина с известного полотна художника Сурикова (да, русскую живопись в отличие от всякой мазни, я люблю и неплохо знаю). Я забеспокоился, не угожу ли я в очередную историю. Дача-то принадлежала даме непростой, да еще распутинской приятельнице.

Посему в поход мы отправились в следующей секвенции: впереди на флагманском «роллс-ройсе» Алевтина Романовна, за нею основное войско в «бенце», и самым последним, да еще поотстав, я в своем скромном «форде».

Через центральную часть Санкт-Петербурга, как всегда забитую экипажами, гужевыми повозками и автомобилями, мы тащились еле-еле, хотя шофер Хвощовой не переставая гудел в рожок, но на загородном шоссе помчались на скорости шестьдесят верст, только ветер засвистел.