Что еще произошло за минувшие недели?

С Мари Ларр я ни разу не виделся после того, как мы отвезли раненую в госпиталь. Я попросил извещать меня о состоянии здоровья мисс Чэтти, и Мари несколько раз мне звонила, вот и всё.

Я знал, что Бетти помещена в отдельную палату и что ею занимаются лучшие врачи. Прямой угрозы жизни нет, но извлечь пулю из позвоночника они не решаются. Пережаты какие-то важные нервы, бедная девушка парализована от шеи и ниже. На консилиуме постановили пригласить из Берлина главное нейрохирургическое светило. Все расходы взяла на себя Хвощова.

У меня не хватило силы духа навестить больную в госпитале. Невозможно было представить, что эта неугомонная, юркая обезьянка лежит пластом и способна двигать одними только лицевыми мускулами. Но я попросил Мари сообщить мне, когда состоится операция. Последняя новость, позавчерашняя, была, что профессор Таубе прибыл и готовится.

Телефон на моем столе зазвонил, когда я, закончив чтение газет, открыл папку с материалами по докладу, со вкусом разложил цветные карандаши и собрался делать разметку на полях рукописи для последующего перепечатывания.

– Операция началась, – послышался в трубке как всегда спокойный голос Мари. – Продлится до полудня.

Я посмотрел на часы – было начало одиннадцатого – и сказал, что скоро приеду, а также пожелал Бетти удачи.

Меня охватило волнение. Конечно, и по поводу операции, но еще и потому что я увижу Мари. Я сам этому удивился. Не влюбился же я в нее, ей-богу! Во-первых, не романтический мальчик, уже сорок шестой год. Во-вторых, с тем же успехом можно влюбиться в каменную статую.

Но я помню – вижу – тот майский день столь отчетливо после нескольких тусклых, бессобытийных недель лишь потому, что в моей жизни снова возникла Мари.

Она была всё такой же: красивой, неулыбчивой и бесстрастной.

– Ну что? – воскликнул я, кидаясь к ней в больничном коридоре. – Уже?

Она предложила мне сесть на соседнее кресло и лишь тогда ответила:

– Продолжается.

Операция затягивалась. Я нервно сказал, что это нехороший признак.

– Хуже, чем было, не будет, – пожала плечами Мари. – Этот месяц для Бетти был истязанием. Неподвижность для нее пытка. Всё время говорила, что лучше умереть. И умерла бы, если бы не надежда на профессора Таубе.

Сказано это было таким тоном, будто речь шла о погоде.

– Что расследование? – спросил я. – Появились ли какие-то новые обстоятельства? Требование выкупа или хоть что-то?

– Ничего. И слава богу. Я все равно не могла бы отсюда отлучиться. Нужно было постоянно находиться с Бетти, разговаривать с нею, ухаживать.

Пожалуй, она бледнее обычного, подумал я. Должно быть, недосыпала.

Вдруг Мари подняла палец, к чему-то прислушиваясь.

– Везут.

Открылась дверь операционной, санитары выкатили тележку, на которой лежала Бетти. Ее лицо было белым, глаза закрыты.

– Жива! – сказал я, вскакивая. – Покойницу накрыли бы с головой!

Мари не тронулась с места.

– Что же вы? – обернулся я. – Идемте к ней!

– Зачем? Она без сознания. Нужно идти к профессору. Сейчас меня к нему вызовут, и мы всё узнаем.

Она была совершенно права, но даже не подойти к подруге, которая только что находилась на пороге смерти? Все-таки нежить какая-то, подумал я.

Больную увезли в палату. После этого мы ждали около десяти минут, я весь извелся. Наконец выглянул строгий молодой человек, ассистент берлинской знаменитости, и сказал по-немецки:

– Герр профессор просит вас зайти, сударыня.

Еще четверть часа я ходил по коридору, шепча молитву. Когда ничего не можешь сделать, это единственное, что остается.

Вышла Мари. Я впился в нее взглядом – и не прочел на лице, таком же, как всегда, ни радости, ни печали.

– Идемте в палату, – сказала Мари. – Операция прошла неудачно. Пуля извлечена, но теперь омертвение нервных тканей ускорится. Полный паралич необратим.

Я ахнул. Мне почему-то казалось, что всё закончится благополучно.

В палате мы встали у кровати, глядя на спящую Бетти.

– Хвощова оплатит уход за бедняжкой, я в этом уверен, – прошептал я. – Какая ужасная судьба…

– Выйдите, пожалуйста, – попросила меня Мари.

– Зачем?

Она посмотрела на меня своими холодными светлыми глазами.

– Сейчас я сожму ей артерию. Вам это зрелище не понравится.

– Что?!

– Я ей пообещала. Если операция не удастся, Бетти не проснется.

Я захлопал глазами.

– Да идите же, черт бы вас побрал! – яростно прошипела Мари.

От неожиданности я шарахнулся и сам не помню, как оказался в коридоре. Меня трясло.

Я подумал, что после такого не хочу, да и не смогу общаться с этой женщиной.

Дрожащими пальцами вырвал из записной книжки листок. Быстро написал карандашом: «Полагаю, что Ваше пребывание в России окончено. Надежды, что похитители выйдут на связь, больше нет. Вашей помощнице вы тоже не нужны. Мы больше не встретимся. Прощайте».

Положил под дверь, на пол. Увидит.

«Чудовище, какое чудовище», – бормотал я, очень быстро, чуть не спотыкаясь, идя прочь.

Это было восемнадцатого, в субботу. А в воскресенье раздался стук в дверь – новомодных электрических звонков в моем доме не было.

Время шло к полудню, но я не так давно встал с постели. Голова шумела, потому что вечером я выпил много коньяку. После гибели Видока у меня завелась эта новая привычка. Обычно я осушал рюмку-другую, чтобы уснуть, но вчерашнее потрясение совершенно выбило меня из колеи.

Открыв дверь, я увидел перед собой Мари. Только накануне я думал о ней с ужасом и радовался, что никогда больше ее не увижу, но мое сердце наполнилось внезапным, несомненно счастливым волнением, а сумрачная лестничная площадка словно озарилась солнцем.

Мне кажется, именно в тот момент я осознал, что эта женщина значит для меня много больше, чем я желал бы думать.

– Вы? – пробормотал я, пораженный ошеломляющим открытием, и отступил назад.

– Откуда вы узнали мой адрес? – вот единственное, что я спросил.

– От Хвощовой, – коротко молвила Мари и вошла в прихожую, не дожидаясь приглашения.

Оттуда она проследовала прямо в комнату, положила на стол шляпку с перчатками, обернулась.

– Что вы застыли? Идите сюда. Есть новости.

Я запахнул халат, взял себя в руки.

– Какие новости? По поводу Даши?

– Утром ко мне в комнату ворвалась Алевтина Романовна. В крайне возбужденном, я бы даже сказала полупомешанном состоянии. Говорит: «Вы умеете убивать, убивать без морализаторства!».

– Вы ей рассказали про Бетти? – удивился я.

– Нет, конечно. Вероятно, она имела в виду историю в порту. «Убейте его! – кричит. – Убейте! Я заплачу вам много денег! Очень много!». Вы Хвощову давно не видели. Она сильно изменилась. За этот месяц вся высохла, постарела, взгляд воспаленный, но тут прямо совсем сумасшедшая. Я в первую минуту так и подумала: психика не выдержала напряжения, подломилась. Говорила она лихорадочно, сбивчиво. «Дашу не похитили! Деньги тут ни при чем! Зачем ему деньги? Это месть! За Монсарта! Он убил мою девочку, убил!». Я долго ничего не могла понять, принимала ее бессвязные крики за бред. Но постепенно картина прояснилась. Сейчас изложу вам суть, по порядку.

Мари на миг умолкла, глядя на полупустую бутылку коньяка. Я поспешно убрал ее со стола.

– Весь месяц Хвощова беспрестанно чем-то себя занимала, чтобы отвлечься от мыслей о дочери. Это нормальная защитная реакция при шоке. Больше всего времени Алевтина Романовна тратила на свою коллекцию. Беспрестанно перевешивала картины с места на место, меняла то рамы, то таблички. Должно быть, произведения искусства помогали ей оторваться от реальности. Кроме того она затеяла строить специальное здание, предназначенное исключительно для работ Анри Монсарта. Архитектор придумал какие-то особенные стеклянные потолки, позволяющие создать идеальное освещение. Строительство музея Монсарта идет в ускоренном темпе, без выходных. И сегодня, в воскресенье, Хвощова тоже была там, на стройке.